СЛОВО О ПОХОДЕ ИГОРЯ,

СЫНА СВЯТОСЛАВОВА, ВНУКА ОЛЕГОВА

 

 

перевод Семена Ботвинника

 

 

 

Не уместно ль начать нам, братья, 

старым слогом

печальную повесть 

о походе Игоря-князя, 

Игоря Святославича? 

Но вести эту песню надо 

по былинам нашего времени — 

не по замышленью Боянову.

 

Боян вещий, если хотел он 

сотворить кому свою песню, 

растекался мыслью по древу, 

по земле серым волком рыскал, 

орлом сизым — под облаками. 

И когда вспоминал он, молвят, 

давних, первых времен походы — 

десять соколов выпускал он 

лебединой стае вдогонку, 

и какую лебедь настигнут — 

та и петь начинала песню. 

Пела старому Ярославу, 

и Мстиславу храброму пела, 

что зарезал Редедю-князя 

перед строем полков касожских, 

и Роману красному пела...

 

Но не десять соколов, братья, 

слал Боян к лебединой стае — 

он свои волшебные пальцы 

воскладал на живые струны,

и князьям эти струны сами 

рокотать начинали славу!

 

Так начнем эту повесть, братья, 

от времен Владимира старого 

и до нынешнего Игоря... 

Ум свой храбрости подчинил он, 

поострил он мужеством сердце, 

преисполнился ратным духом 

и направил храброе войско 

к Половецкой земле далекой — 

за родную Русскую землю.

 

О Боян, соловей старинный! 

Вот бы ты воспел те походы — 

поскакал по мысленну древу, 

к облакам простирая думы, 

воедино свивая славу 

дней сегодняшних и минувших, 

проносясь чрез поля на горы 

по тропе Трояна!

Пришлось бы 

так воспеть Велесову внуку 

князя Игоря:

«То не буря 

чрез поля широкие носит 

русских соколов —

стаи галок 

устремились на Дон великий!»

 

Или, вещий Боян, внук Велеса, 

можно так начать было песню:

«Кони ржут за Сулою — 

звенит слава в Киеве;

трубы трубят в Новеграде 

стоят стяги в Путивле».

          _______

 

Игорь ждет мила брата Всеволода. 

И сказал ему буй-тур Всеволод:

«Ты один мне брат,

один светлый свет,

оба мы с тобой Святославичи!

Так седлай же, брат,

ты борзых коней,—

а мои у Курска оседланы.

А куряне — бойцы бывалые:

рождены под трубами, 

взлелеяны под шлемами, 

с конца копья вскормлены;

им дороги ведомы, 

все овраги знаемы, 

луки их натянуты, 

колчаны отворены, 

сабли их отточены;

словно волки серые, 

скачут они по полю, 

ища себе чести, 

а князю — славы!»

 

И взглянул тогда Игорь на светлое солнце, 

и увидел он воинов, тьмою прикрытых... 

И сказал он дружине:

«Дружина и братья!

Быть уж лучше убитым, чем пленником быть!

Сядем, братья, на быстрых коней,

да поскачем,

да на синий на Дон хоть посмотрим...»

Склонился

князев ум пред желаньем — и знаменье было

жаждой Дона великого заслонено.

«Я хочу на краю Половецкого поля

преломить копие, — так сказал он дружине,—

вместе, русичи, либо мы голову сложим,

либо Дону шеломом сумеем испить!»

 

И вступил тогда Игорь

во стремя златое,

и поехал по чистому полю... А солнце

тьмой затменья дорогу ему преграждало;

ночь грозой застонала и птиц пробудила;

свист звериный раздался,

и Див на вершине 

закричал,

чтоб слыхали незнаемы земли, 

да Поморье, 

да Волга,

да Сурож,

да Корсунь,

да по Суде,

да ты, идол Тмутороканский!

 

А к великому Дону,

дорог не готовя, 

побежали уж половцы...

В полночи слышно:

лебединой распуганной стае подобно, 

их телеги кричат:

«Игорь двинулся к Дону!»

 

Вот, беды ожидая, слетаются птицы;

стали волки

грозу подымать по яругам;

клекотанье орлов

манит зверя на кости, 

и лисицы

на красные брешут щиты.

О Русская земля! 

Уже ты за холмом!

         _______

 

Долго ночь наступает. Заря свет роняет.

Мгла покрыла поля. Щекот смолк соловьиный. 

Говор галок проснулся...

Широкое поле 

войско русское

разгородило щитами, 

ища себе чести, а князю — славы.

 

Спозаранок в ту пятницу смяли поганых 

и, рассыпавшись стрелами в поле, помчали 

красных дев половецких, а с ними и злато, 

драгоценные паволоки, аксамиты. 

Кожухами,

плащами,

узорочьем взятым 

намостили мосты по болотам и топям, 

а червленое знамя,

серебряно древко

вместе с челкой червленой и белой хоругвью Святославичу храброму 

в битве достались!

 

Дремлет в поле Олега гнездо удалое. 

Далеко залетело!

А рождено было 

не в обиду ни соколу в небе, 

ни кречету, 

ни тебе, черный ворон с земли Половецкой!

 

Гзак бежит серым волком

к великому Дону, 

путь Кончак ему кажет...

Назавтра под утро 

первый свет возвещают кровавые зори, 

тучи черные движутся с моря, как будто 

тьмой окутать четыре задумали солнца,— 

и трепещут в них синие молнии грозно... 

Быть великому грому!

И стрелами с Дона 

тут пролиться дождю! Изломиться тут копьям 

и побиться тут саблям о вражьи шеломы 

на Каяле-реке, у великого Дона! 

О Русская земля! 

Уже ты за холмом!

 

Ветры, внуки Стрибога, от синего моря 

веют стрелы на воинов Игоря храбрых... 

Загудела земля, реки мутными стали, 

пыль прикрыла поля, стяги в битве глаголют:

с Дона половцы, с моря идут — отовсюду, 

войско русское с разных сторон обступают! 

Дети бесовы кликом поля преградили, 

преградили и воины князя — щитами.

 

Яр-тур Всеволод!

Стойко в сраженье стоишь ты!

Прыщешь стрелы в поганых, гремишь о шеломы

ты булатным мечом;

и куда ни поскачешь, князь, 

посвечивая золотым своим шлемом,— 

там лежат половецкие головы всюду.

Рассекаешь калеными саблями храбро 

ты аварские шлемы, 

тур Всеволод!

Ран ли 

убояться, о братья,

забывшему в битве 

достоянье и род,

и Чернигов, в котором отчий стол золотой,

и желанной, прекрасной 

Ольги Глебовны милой

обычаи, свычаи?

          _______

 

Были века Трояна. Прошли Ярослава годы. 

Были походы Олега.

Мечом он ковал раздоры 

и стрелы над Русью сеял...

В златое вступает стремя 

в городе Тмуторокани — 

такой же звон уже слышал 

князь Ярослав великий... 

Сын Всеволода, Владимир, 

в Чернигове даже утром, 

страшась, запирал ворота.

 

А князь Борис Вячеславич,

и молодой, и храбрый,

за похвальбу и лихость

на суд приведен был божий,

и в наказанье

саван

зеленый ему был постлан 

возле реки Канины — 

за обиду Олега...

 

И с той же самой Каялы 

отца Святополк отправил 

меж угорских иноходцев

 в Киев, к святой Софии.

 

Олег Гориславич княжил — 

сеялось, прорастало 

распрями — и погибало 

богатство Дажьбожа внука.

 

Тогда в усобицах княжьих 

и век людской сокращался. 

По Русской земле в то время 

покрикивал пахарь редко, 

вороны ж граяли часто, 

деля меж собою трупы, 

да галки вели свои речи, 

сбираясь лететь на добычу.

 

То было в те давние войны,— 

такой же не слыхано рати! 

С утра до зари до вечерней, 

с вечерней зари и до света 

летят каленые стрелы, 

гремят о шеломы сабли, 

трещат булатные копья 

среди земли Половецкой 

в незнаемом поле... 

Костями 

черна земля под копытом 

засеялась, кровью полилась — 

и горе взошло на Руси!

 

Что шумит-звенит издалека мне 

рано, до зари, на поле боя?

Игорь оборачивает войско:

мила брата Всеволода жалко... 

Бились они день, другой...

На третий к полдню пали Игоревы стяги. 

Тут, на берегу Каялы быстрой, 

разлучились братья... Недостало 

тут вина кровавого... Тут пир свой 

русичи окончили:

и сватов 

попоили, и в бою том 

сами голову за Русь сложили.

Никнет в жалости трава, к земле родимой 

дерево с тоскою преклонилось...

Вот уж невеселая година 

наступила, братья... Уж пустыня 

нашу рать прикрыла... 

И Обида

встала среди войск Дажьбожа внука, 

девою вступила в край Троянов 

и на синем море, возле Дона, 

плещет лебедиными крылами, 

прогоняя времена обилья...

 

А борьба князей против поганых 

прекратилась,

и сказал брат брату:

«То мое, и это всё — мое же!..»

Называли малое великим

и крамолу на себя ковали,

а войска поганых отовсюду

шли на землю Русскую с победой!

 

О, далече залетел ты, сокол, 

избивая птиц,— до синя моря! 

Вот твое не воскресить уж войско! 

Жля и Карна кликнули печально, 

поскакали по Руси, кидая 

людям жар из пламенного рога!

 

Жены приговаривают, плача:

«Мыслью своих милых

нам не смыслить, 

думой своих милых

нам не сдумать, 

нам очами

милых не увидеть, 

серебра и злата не потрогать!»

Застонал от горя Киев, братья, 

застонал Чернигов от напастей. 

Разлилась тоска землею Русской, 

потекла печаль по ней обильно,— 

а князья себе куют крамолу, 

а враги кругом победно рыщут, 

дань сбирают со двора по белке.

Потому что Всеволод и Игорь, 

двое Святославичей бесстрашных, 

половцев коварство пробудили;

было усыпил его грозою 

Святослав, князь Киевский, отец их:

сильными прибил его полками, 

устрашил булатными мечами, 

смело наступил на землю вражью, 

притоптал холмы ее, овраги, 

замутил и реки и озера, 

иссушил потоки и болота. 

А Кобяк поганый с Лукоморья, 

от полков железных половецких 

словно вихрем был исторгнут...

Пал он 

в гриднице, в плену у Святослава...

 

Тут уже венетичи и немцы, 

тут уже и греки, и морава 

запевают славу Святославу, 

Игоря оплакивают князя, 

что на дне Каялы половецкой 

потопил богатство и насыпал 

много злата русского...

Тогда-то

пересел ты из седла златого, 

Игорь-князь, в невольничье седло! 

Приуныли городские стены, 

и веселье на Руси поникло.

          _______

 

Святославу в Киеве приснился 

смутный сон.

«Меня,— сказал он,— ночью 

одевали черным покрывалом 

на кровати тисовой...

Черпали 

синее вино, смешавши с горем. 

Из пустых колчанов половецких 

сыпали на грудь мне крупный жемчуг, 

нежили...

И без князька на кровле 

видел я свой терем златоверхий...

Всю-то ночь от вечера кричали 

вороны у Плесеньска на пойме, 

где в предградье дебрь стоит Кияня,— 

и неслись они до синя моря!»

 

И бояре отвечали князю:

«Горе, княже, ум твой полонило:

это ведь два сокола слетели 

с отчего престола золотого, 

пожелав добыть Тмуторокани, 

пожелав испить шеломом Дону! 

Подсекли уж соколам обоим 

крыльица их

саблями поганых, 

а самих в железные путины 

половцы опутали...

Темно ведь 

было в третий день:

тогда два солнца, 

два столба багряные погасли;

с ними же два месяца младые,

Святослав с Олегом, тьмой прикрылись, 

в море погрузились —

и проснулась

смелость превеликая в поганых... 

Тьмою свет покрылся на Каяле, 

и, подобно выводку гепардов, 

половцы землей промчались Русской. 

Заслонил позор былую славу, 

волю уж ударило насилье,

Див на землю Русскую низвергся... 

Красны девы готские у моря, 

золотом позвякивая русским, 

весело поют про время Буса 

да лелеют месть за Шуракана. ...

Мы уже, дружина, без веселья...»

          _______

 

И тогда-то Святослав великий 

изронил свое златое слово, 

со слезами смешанное...

Рек он:

«О мои дети, Игорь и Всеволод!

Начали рано земле Половецкой 

вы досаждать, а себе искать славы. 

Но ведь без чести вы одолели, 

кровь ведь без чести

поганую пролили. 

Храбрые ваши сердца из булата 

крепкого скованы и закалёны 

в смелости.

Что ж сотворили серебряной 

вы седине моей? Что ж Ярослава 

власти не вижу — богатого, сильного, 

войском обильного брата, 

вместе с боярами града Чернигова 

да с воеводами... Вместе с татранами, 

вместе с шельбирами и с топчаками,

вместе с ревугами и с ольберами,— 

те ж, с засапожными только ножами, 

кликом полки без щитов побеждают, 

в прадедов славу звоня... 

Вы же сказали:

«Поратуем сами,

славу былую себе мы похитим, 

славу грядущую — сами поделим!» 

Старому помолодеть ведь не диво:

ежели сокол, мужая, линяет — 

птиц он высоко взбивает, в обиду 

выводок свой никому не дает он. 

Зло только в том, что князья мне не в помощь!

Худо теперь времена обернулись:

под половецкими саблями в Римове 

люди кричат,

князь Владимир — под ранами;

горе, тоска сыну Глеба — Владимиру!»

 

Всеволод-князь!

Неужели и в мыслях нет у тебя:

прилететь издалече, 

отчий престол золотой поблюсти? 

Веслами Волгу ты мог расплескать бы, 

Дон ты шеломами вычерпать мог бы!..

Был бы ты здесь —

по ногате тогда бы тут продавали невольниц...

Резану стоил бы раб...

Ты ведь посуху даже 

копьями можешь сражаться живыми — 

храбрыми Глебовыми сыновьями!

 

Ты, буйный Рюрик, с Давыдом?

Не ваши ль воины позолоченные шлемы 

в кровь окунали? 

Не ваша ль дружина 

храбрая рыкает, турам подобно, 

ранена саблями в поле незнаемом? 

Вы, государи, вступите в злат стремень, 

мстя за обиду этого времени, 

за землю Русскую, 

за раны Игоря — 

буйного Игоря Святославича!

 

Князь Осмомысл Ярослав!

На высоком на златокованом сидя престоле, 

горы Венгерские ты подпираешь 

войском железным своим,

заступаешь путь королю ты...

Дунаю ворота ты затворяешь,

и тяжести мечешь чрез облака,

и рядишь до Дуная суд свой.

По землям текут твои грозы, 

Киеву ты отворяешь ворота 

и в чужеземных салтанов стреляешь 

с отчего ты золотого престола. 

Смело стреляй в Кончака, господине, 

в раба поганого, в половецкого,— 

за землю Русскую, 

за раны Игоря — 

буйного Игоря Святославича!

 

Буйный Роман со Мстиславом!

На подвиг храбрые мысли ваш ум увлекают, 

и высоко, князь Роман, ты взмываешь — 

сокол, отважно парящий на ветрах, 

в смелости одолевающий птицу! 

Панцири есть ведь у вас из железа, 

шлемы латинские...

Это от них ведь дрогнули земли и многие страны:

и хинова, и литва, и ятвяги, 

и деремела, и половцы тоже — 

копья повергли, главу подклонили, 

пав под булатными теми мечами. 

Но уж померк, о князь Игорь, свет солнца, 

древо листву не добром уронило: 

ведь города по Суле и по Роси 

половцы между собой поделили, 

Игореву воскресишь ли дружину? 

Помнишь слова свои:

Дон тебя кличет

и созывает князей на победу

Ольговичи вот на брань и поспели...

 

Всеволод, Ингварь, 

Мстиславичей трое! 

Соколы вы не худого гнезда ведь! 

Но не по праву победы добыты ваши владенья...

Где шлемы златые, польские копья, шиты?

Заградите ж острыми стрелами Полю ворота —

за землю Русскую,

за раны Игоря,

буйного Игоря Святославича!

          _______

 

Вот уже серебряными струями 

не течет Сула Переяславлю, 

и Двина под кликами поганых 

потекла для полочан болотом...

 

Изяслав один мечами острыми 

о шеломы позвенел литовские, 

славу деда своего Всеслава 

тем прибив,— а сам в траве кровавой 

под червлеными щитами был он 

поражен литовскими мечами. 

И сказал его любимец:

«Крыльями птицы, князь, дружину приодели, 

звери кровь погибших полизали». 

Брата Брячислава в битве не было, 

Всеволода — тоже...

В одиночестве 

Изяслав тогда из тела храброго 

свою душу изронил жемчужную 

через золотое ожерелие. 

Голоса уныли, и веселие 

тут поникло... Над землею Полоцкой 

затрубили трубы городенские...

 

Ярослав, все правнуки Всеславовы! 

Впору опустить вам стяги ратные 

и мечи, в раздорах поврежденные, 

спрятать в ножны...

Вы забыли прошлое, 

выскочили вы из славы дедовской! 

Вы поганых распрями, крамолами 

стали наводить на землю Русскую, 

на Всеслава-князя достояние. 

Из-за вашей ведь, князья, усобицы 

наступило половцев насилие!

          _______

 

На седьмом веке Трояна 

кинул Всеслав-князь жребий

о милой ему девице. 

Киева добиваясь, 

к хитрости он прибегнул 

и, поскакав, коснулся 

златого престола древком! 

Бежал потом лютым зверем 

из Белгорода он в полночь, 

объятый синею мглою. 

Сумел он урвать удачу 

и с третьей попытки смелой 

открыл врата Новуграду, 

расшиб Ярослава славу 

и от Дудуток волком 

скакнул до реки Немиги. 

На той на реке Немиге 

снопы головами стелют, 

а молотят цепами 

булатными, и кладут там 

жизнь на току,

и душу отвеивают от тела.

Немиги берег кровавый 

был не добром засеян — 

русских сынов костями!

 

Всеслав-князь 

суд людям правил, 

князьям города рядил он, 

а сам ночью волком рыскал. 

Из Киева — к Тмуторокани 

дорыскивал до петухов он. 

Великому Хорсу волком 

перебегал дорогу... 

В Полоцке у Софии 

к заутрене для Всеслава 

в колокола звонили — 

он в Киеве звон тот слышал. 

Хотя и душа провидца 

была в его храбром теле, 

но часто от бед страдал он. 

Провидец Боян разумный 

давно уж предрек Всеславу:

«Ни хитрому, ни умелому, 

ни птице самой проворной 

не миновать суда божьего!»

 

О, стонать земле Русской, братья, 

былые дни поминая 

и первых князей!

Нельзя ведь Владимира-князя было 

к горам пригвоздить высоким у Киева...

А теперь вот Рюрика встали знамена 

и брата его Давыда,— 

но врозь развеваются стяги! 

Копья поют!

          _______

 

Слышен голос Ярославнин

на Дунае на далеком —

вот кукушкою безвестной

поутру она кукует...

«Полечу,— заговорила,— я кукушкой по Дунаю,

омочу рукав бобровый 

во реке я во Каяле, 

утереть хочу я раны 

на могучем теле князя?»

 

Ярославна рано плачет 

во Путивле на забрале, 

говоря: «Ветрило-ветер! 

Господин, зачем ты веешь 

русским воинам навстречу?

Половецкие ты стрелы

мчишь зачем на легких крыльях

против Игорева войска?

Разве мало тебе было

высоко под облаками

веять, корабли лелея 

далеко на синем море? 

Для чего мое веселье 

ты по ковылю развеял?»

 

Ярославна рано плачет 

во Путивле на забрале, 

говоря: «О Днепр Словутич! 

Ты и каменные горы 

смог пробить, прошел сквозь землю 

Половецкую, лелеял 

Святославовы насады 

ты до стана Кобякова. 

Прилелей же, господине, 

моего ко мне ты ладу, 

чтоб я слез к нему не слала 

поутру на сине море!»

 

Ярославна рано плачет 

во Путивле на забрале:

«Трижды светлое ты Солнце! 

Ты для всех тепло и красно. 

Так зачем же, господине, 

луч горячий ты простерло 

над дружиной лады князя? 

И зачем в безводном поле 

жаждой луки ей согнуло, 

колчаны заткнуло горем?»

          _______

 

Прыснуло море в полуночи, 

смерчи идут облаками;

Игорю-князю дорогу 

из Половецкого края 

кажет бог в Русскую землю, 

к дому, к златому престолу.

Вечером зори погасли... 

Игорь и спит — и не спит он. 

Мыслью поля измеряет — 

путь от великого Дона 

к малу Донцу...

 

Коня в полночь

свистнул Овлур за рекою — 

князю велит разуметь он:

Игорю не оставаться!

 

Кликнул — земля застучала, 

травы вокруг зашумели, 

вежи задвигались вражьи,— 

князь поскакал горностаем 

до тростника и оттуда — 

гоголем белым на воду. 

Сел на борзого коня он, 

спрыгнул с него серым волком;

к лугу Донца побежал он — 

и полетел, словно сокол, 

гусей-лебедей избивая 

в завтрак, в обед и на ужин. 

Если князь соколом несся, 

то и Овлур бежал волком. 

Стылые росы сбивали, 

быстрых коней надорвали.

 

Донец сказал: «О князь Игорь!

Немало тебе величия,

а Кончаку нелюбия,

а Русской земле — веселия!»

 

«Донец, — князь Игорь ответил,— 

немало тебе величия:

лелеял ты князя Игоря 

на волнах своих... Зеленую 

траву постилал ты Игорю 

на берегах серебряных...

Его одевал туманами 

под сенью зелена дерева, 

стерег ты Игоря гоголем 

на водах, на струях — чайками 

и на ветрах — чернядями...»

 

Вот не такова Стугна-река:

несущая воды скудные,

чужие потоки пожравшая,

расширившаяся к устью,

она Ростислава-юношу

к себе затворила... Плачет мать

на темном днепровском береге

по Ростиславу-князю...

Уныли цветы от жалости,

с тоской преклонилось дерево...

 

Не сороки застрекотали —

то по следу Игоря-князя

скачут Гзак с Кончаком в погоню...

Тогда вороны не граяли,

тогда галки приумолкли

и сороки не стрекотали,—

полозы ползали только.

Дятлы стуком к реке дорогу 

князю кажут, веселой песней 

соловьи рассвет возвещают.

 

Говорит Гзак Кончаку:

«Если сокол к гнезду летит — 

соколенка мы расстреляем 

золотыми своими стрелами!»

 

Отвечает Гзаку Кончак:

«Если сокол к гнезду летит — 

мы опутаем соколенка 

красной девицей половецкой».

 

И сказал Гзак Кончаку:

«Коль опутаем его девицей —

ни его не будет, ни девицы 

и начнут избивать нас птицы 

в Половецком поле широком!»

          _______

 

Рек Боян

о походах Святославовых — 

песнотворец старого времени, 

Ярославова, Олегова, княжьего:

«Хоть и тяжко без плеч голове —

худо телу без головы» —

так и Русской земле без Игоря!

 

Уже солнце светится в небе, 

Игорь-князь — среди земли Pyccкoй!

Поют девицы на Дунае — 

голоса их оттуда вьются 

через море до Киев-града.

 

По Боричеву Игорь едет

к Богородице Пирогощей —

села рады, веселы грады.

Песню старым князьям пропевши —

молодым пропеть ее надо:

Слава Игорю Святославичу,

буй-тур Всеволоду,

Владимиру Игоревичу!

Будьте здравы, князья с дружиною,

что встают на полки поганые

за христианскую

землю Русскую! 

Князьям слава, дружине — слава! 

Аминь.

 

1957

 

 


    Автор проекта и составитель - Александр Петров (Россия)

 Студия "Мастерская маршала Линь Бяо"

 Copyright (С) 2000-2002 by Alexander Petrov (Russia). All right reserved.       Webmaster: petrov-gallery@yandex.ru

 


Hosted by uCoz