СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ, ИГОРЯ, СЫНА СВЯТОСЛАВОВА, ВНУКА ОЛЕГОВА 

(перевод Георгия Шторма)

Не ладно ли нам было б, братья,
начать старыми словами ратных повестей
о полку Игореве, Игоря Святославича?
Начаться же той песне по былинам сего времени,
а не по замышлению Боянову.
Боян же вещий, если хотел кому песнь творить,
то растекался мыслью по древу,
серым волком по земле,
сизым орлом в подоблачьи.
Памятуя, пел давних времен усобицы:
тогда пускал он десять соколов на стаю лебедей;
какую сокол настигал -
та первой песнь запевала
старому Ярославу,
Храброму Мстиславу, что зарезал Редедю перед
полками касожскими,
красному Роману Святославичу.
Боян же, братья, не десять соколов на стаю лебедей
пускал,
но свои вещие персты на живые струны возлагал;
они же сами князьям славу рокотали.

Начнем же, братья, повесть сию
от старого Владимира до нынешнего Игоря,
что опоясал ум крепостью своею
и поощрил сердце свое мужеством;
исполнившись ратного духа,
навел свои ратные полки на землю Половецкую
за землю Русскую.

Тогда Игорь взглянул на светлое солнце
и увидел от него тьмою все свое войско прикрытым.
И сказал Игорь дружине своей:
"Братья и дружина!
Лучше убитым быть, чем полоненным быть;
а сядем, братья, на своих борзых коней
да посмотрим синего Дону!"
Вспала князю на ум охота,
и знамение жажда ему заслонила -
испытать Дону великого.
"Хочу же, - сказал, - копье преломить в конце поля
Половецкого;
с вами, русичи, хочу голову сложить
либо испить шеломом Дону!"

О Боян, соловей старого времени!
Если б ты о тех боях пророкотал,
скача, соловей, по мысленну древу,
летая умом в подоблачьи,
свивая славу вокруг этого времени!
Рыща тропой Трояновой, через поля на горы,
петь было бы песнь Игореву, того Трояна внуку:
"Не буря соколов занесла за поля широкие,
не галочьи стаи бегут к Дону великому".
Или воспеть было, вещий боян, внук Велесов:
"Кони ржут за Сулою,
звенит слава в Киеве,
трубы трубят в Новегороде,
стоят стяги в Путивле..."
Игорь ждет мила брата Всеволода.
И сказал ему буй-тур Всеволод:
"Один брат, один свет светлый ты, Игорь!
Оба мы - Святославичи.
Седлай брат, своих борзых коней,
а мои-то готовы, оседланы у Курска заранее.
А мои ведь куряне - славные воины:
под трубами повиты,
под шеломами взлелеяны
с конца копья вскормлены;
пути им ведомы,
овраги знаемы,
луки у них натянуты,
колчаны отворены,
сабли изострены;
сами скачут, словно серые волки в поле,
ищучи себе чести, а князю славы".

Тогда вступил Игорь-князь в златое стремя
и поехал по чистому полю.
Солнце ему тьмою путь заступало;
ночь, стонущи, ему грозою птиц пробудила;
свист звериный встал вблизи;
Див кличет с вершины дерева,
велит послушать земле незнаемой,
Волге, и Поморию, и Посулию,
и Сурожу, и Корсуню,
и тебе, Тмутороканский истукан!
А половцы нетоптаными дорогами
побежали к Дону великому;
кричат телеги в полуночи,
как лебеди распуганные.
Игорь к Дону войско ведет.
Уже весть о беде несет ему птица дубравная;
волки грозу манят по оврагам;
орлы клектом на кости зверя зовут;
лисицы брешут на червленые щиты.
О Русская земля! Уже за холмом осталась ты!

Долго ночь длится;
заря свет заронила;
мгла поля покрыла;
щекот соловья уснул,
говор галок пробудился.
Русичи великие поля червлеными щитами перегородили,
ищучи себе чести, а князю славы.

С рассвету в пятницу потоптали они поганые полки
половецкие
и, разлетевшись стрелами по полю,
помчали красных девок половецких,
а с ними золото, и шелка, и дорогие аксамиты.
Покровами, и епанчами, и кожухами начали мосты
мостить
по болотам и топким местам,
и всякими узорочьями половецкими.
Червлен стяг, бела хоругвь,
червлена челка, серебряно древко -
храброму Святославичу!

Дремлет в поле Олегово храброе гнездо. Далече
залетело!
Не была ему обида суждена
ни от сокола, ни от кречета, ни от тебя, черный ворон,
поганый половчанин!

Гза бежит серым волком,
Кончак за ним следом едет к Дону великому.

Другого дня ранней ранью
кровавые зори свет возвещают;
черные тучи с моря идут,
хотят прикрыть четыре солнца,
а в них трепещут синие молнии.
Быть грому великому!
Идти дождю стрелами с Дону великого!
Тут-то копьям преломиться,
тут-то саблям притупиться
о шеломы половецкие
на реке на Каяле, у Дону великого.
О Русская земля! Уже за холмом осталась ты!

Вот ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами
на храбрые полки Игоревы.
Земля гудит, реки мутно текут,
пыль поля прикрывает.
Стяги ревут:
"Половцы идут от Дона, и от моря, и со всех сторон
русские полки обступили!"
Дети бесовы кликом поля перегородили,
А храбрые русичи - червлеными щитами.
Яр-тур Всеволод! Стоишь в обороне,
брызжешь на воинов стрелами,
гремишь о шеломы мечами харалужными.
Куда, тур, ни поскочишь, своим златым шеломом
посвечивая,
там лежат поганые головы половецкие;
расщепаны саблями калеными шеломы аварские
тобою, яр-тур Всеволод!
Какой раны убоится, братья,
забывший о чести и жизни,
об отчем града Чернигова златом столе
и своей милой утехи - красной Глебовны - совете
и привете?

Были века Трояновы,
минули лета Ярославовы;
были брани Олегов, Олега Святославича.
Тот ведь Олег мечом крамолу ковал
и стрелы по земле сеял;
ступает в златое стремя во граде во Тмуторокани,
тот же звон слышал давний великий Ярослав,
а сын Всеволодов Владимир
всяко утро уши закладывал в Чернигове;
Бориса же Вячеславича похвальба на суд привела
и за обиду Олегову на Канине зеленый саван
постлала
храброму и молодому князю.
С такой же Каялы Святополк повелел везти отца
своего
между угорскими иноходцами
ко святой Софии, к Киеву.
Тогда, при Олеге Гориславиче,
сеялась у нас и росла усобица,
погибало добро Дажбожья внука;
в княжьих крамолах век людской сокращался.
Тогда по Русской земле редко пахари коней

понукали,
но часто вороны кричали,
трупы себе разделяя,
да галки меж собой толковали,
готовясь лететь на добычу.
То было в те рати и в те бои,
но равной рати не слыхано.

С рассвета до вечера,
с вечера до света
летят стрелы каленые,
гремят сабли о шеломы,
трещат копья харалужные
в поле незнаемом среди земли Половецкой.
Черна земля под копытами костьми была засеяна
и кровью полита:
скорбью взошли они по Русской земле.

Что мне шумит, что мне звенит
далече рано пред зорями?
Игорь бегущие полки перенимает:
жаль ведь ему мила брата Всеволода.
Бились день, бились другой,
третьего дня к полудню пали стяги Игоревы.
Тут два брата разлучились на берегу быстрой Каялы;
тут кровавого вина недостало;
тут пир кончали храбрые русичи:
сватов напоили,
а сами полегли за землю Русскую.
Никнет трава от жалости,
а дерево с тоскою к земле приклонилось.

Уже ведь, братья, невеселая година настала,
уже пустыня дружину прикрыла.
Встала Обида в ратях Дажбожья внука,
вступила девою на землю Троянову,
восплескала лебедиными крылами на синем море у Дона,
плещучи, прогнала безбедные времена.
Походы князей на поганых позатихли,
ибо сказал брат брату: "Вот - мое, и вот - мое же".
И начали князья про малое "вот - великое" молвить
и сами на себя крамолу ковать;
а поганые со всех сторон приходили с победами на землю
Русскую.
О! далече зашел сокол, птиц гоня к морю.
А Игорева храброго полка не воскресить!
По нем закликала Карна,
и Желя поскакала по Русской земле,
смоль и жар меча из пламенна рога.
Жены русские восплакались, жалуясь:
"Уже нам своих милых лад ни мыслью не вымыслить,
ни думой не выдумать,
ни очами увидеть,
а золотом и серебром и подавно не побряцать".
А застонал ведь, братья, Киев в горе
и Чернигов в напастях;
тоска разлилась по Русской земле;
печаль великая идет среди земли Русской.
А князья сами на себя крамолу ковали;
а поганые, с победами зарыскавши в Русскую землю,
взимали дань по белке со двора.

Те-то два храбрых Святославича,
Игорь и Всеволод,
уже кривду пробудили раздором, -
ее было усыпил отец их, Святослав грозный, великий
киевский;
грозою было приустрашил,
своими сильными полками и харалужными мечами
наступил на землю Половецкую:
притоптал холмы и овраги,
возмутил реки и озера,
иссушил потоки и болота;
а поганого Кобяка из Лукоморья,
из железных полков половецких,
словно вихрь, вывихрил;
и простерся Кобяк во граде Киеве,
в гриднице Святославовой.
Тут немцы и венетичи, тут греки и морава
поют славу Святославову,
плачут по князе Игоре,
что погрузил достаток на дно Каялы, реки половецкой,
русского золота насыпавши:
"Тут Игорь-князь пересел из седла злата да в седло
невольничье!"
Уныли по городам ограды, и веселие поникло.
А Святослав смутный сон видел в Киеве на горах.
"Ту ночь с вечера одевали меня, - сказал, - черным
саваном на кровати тисовой;
черпали мне синее вино, с отравой смешанное,
сыпали мне пустыми тулами поганых половцев
крупный жемчуг на грудь и усыпляли меня.
Уже доски без гребня в моем тереме златоверхом;
всю ночь бесовы вороны граяли у Плесненска
на выгоне...
были смертные сани,
и несли их к синему морю".

И сказали бояре князю:
"Уже, князь, горе ум полонило:
то ведь два сокола слетели с отчего стола злата
поискать града Тмуторокани
либо испить шеломом Дону.
Уже соколам крылья подрезали поганые саблями,
а самих опутали путами железными.

Темно же было в третий день:
два солнца померкли,
оба багряные столпа погасли,
а с ними молодые месяцы - Олег и Святослав -
тьмою поволоклись, и в море погрузились,
и великую дерзость придали поганым.
На реке на Каяле тьма свет покрыла.
По Русской земле простерлись половцы, словно гепарда
гнездо.
Уже низверглась Хула на Хвалу,
уже прянула Неволя на Волю,
уже ринулся Див на землю.
Вот и готские красные девы запели на берегу синего
моря,
звеня русским золотом:
поют время Бусово, лелеют месть Шаруканову.
А мы уже, дружина, чужды веселия".

Тогда великий Святослав
изронил златое слово, со слезами смешанное, и сказал:
"О мои сыны, Игорь и Всеволод!
Рано вы начали Половецкую землю мечами дразнить,
а себе славы искать.
Но нечестно одолели,
нечестно ведь кровь поганую проливали.
Ваши храбрые сердца в жестокую броню закованы
и в удали закалены.
То ли сотворили моей серебряной седине,
что уже не вижу власти сильного, и богатого,
и со многим воинством, брата моего Ярослава,
с черниговскими набольшими,
с владыками, и с татранами,
и с шельбирами, и с топчаками,
и с ревугами, и с ольберами!
Те-то ведь без щитов,
с засапожными ножами - кликом - полки
побеждают,
звоня в прадедов славу.
Но сказали вы: "Мужаемся сами!
Грядущую славу сами восхитим и прежнею сами
поделимся!"
А разве диво, братья, старому омолодиться?
Коли сокол в летах бывает,
высоко птиц взбивает,
не даст гнезда своего в обиду.
Но вот зло: князья мне не пособники.
Изнанкою судьбы обернулись:
вот у Римова кричат под саблями половецкими,
и Владимир - израненный.
Печаль и тоска сыну Глебову".

Великий князь Всеволод!
И мыслью тебе не прилететь издалеча
отчий золотой стол поблюсти.
Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать,
а Дон шеломами вылить.
Если б ты с нами был,
то была б рабыня по ногате, а раб по резани.
Ты ведь можешь посуху огонь живыми стрелами
метать -
удалыми сынами Глебовыми!
Ты, буй Рюрик, и Давыд!
Не ваши ли злаченые шеломы по крови плавали?
Не ваша ли храбрая дружина рыкает, словно туры,
раненные саблями на поле незнаемом?
Вступите, государи, в златое стремя
за обиду сего времени,
за землю Русскую,
за раны Игоревы, буйного Святославича!

Галицкий Осмомысл Ярослав!
Высоко сидишь на своем златокованом столе,
подпер горы Угорские своими железными полками,
заступив королю путь, затворив пред Дунаем ворота,
меча клади в заоблачье,
суды рядя до Дуная.
Грозы твои по землям текут;
отворяешь Киева врата;
стреляешь с отчего златого стола салтанов за землями.
Стреляй, господин, Кончака, поганого кощея,
за землю Русскую,
за раны Игоревы, за буйного Святославича!

А ты, буй Роман, и Мстислав!
Храбрая мысль носит ваш дух на битву.
Высоко плаваете на подвиг в доблести,
словно сокол на ветрах ширяя,
стремясь птицу в схватке одолеть.
Есть ведь у вас железные панцири
под шеломами латинскими:
от них расселась земля
и многие страны - хинова, литва, ятвяги, деремела
и половцы -
копья свои побросали,
а головы свои поднаклонили
под те ли мечи харалужные.
Но уже, князь, для Игоря померк солнца свет;
и дерево не по добру листву сронило:
по Роси и по Суле города поделили,
а Игорева храброго полка не воскресить!
Дон тебя, князь, кличет и зовет князей на победу!
Ольговичи, храбрые князья, подоспели на брань.

Ингварь и Всеволод, и все трое Мстиславичей,
не худого гнезда соколята!
Не победными путями себе волости вы расхитили!
Где же ваши златые шеломы,
и копья ляшские, и щиты?
Загородите Полю ворота своими острыми стрелами
за землю Русскую,
за раны Игоревы, буйного Святославича!

Уже ведь Сула не течет серебряными струями для града
Переяславля,
и Двина болотом течет для тех грозных полочан под
кликом поганых.
Один лишь Изяслав, сын Васильков,
позвонил своими острыми мечами о шеломы литовские -
прирубил славы деду своему Всеславу,
а сам под червлеными щитами, на кровавой траве,
прирублен литовскими мечами
и сложил ее славу на кровь, а тот певец сказал:
"Дружину твою, князь, птицы крылами приодели,
а звери кровь полизали".
Не было тут брата Брячислава, ни другого - Всеволода;
один изронил он жемчужную душу из храброго тела
чрез златое ожерелье.
Уныли голоса, поникло веселие.
Трубы трубят городенские.

"Ярослав и все внуки Всеславовы!
Уже спустите стяги свои,
вонзите в землю свои мечи зазубренные:
уже ведь отпали вы от дедовой славы.
Вы ведь своими крамолами
начали наводить поганых на землю Русскую,
на добро Всеславово.
Из-за распри ведь стало насилие
от земли Половецкой".

На седьмом веке Трояновом
бросил Всеслав жребий о девице ему любой.
Он лукавством оперся о коней,
и скочил ко граду Киеву,
и коснулся копьем златого стола киевского.
Скочил от них лютым зверем в полночи из Белагорода,
повитый синею мглой;
утром же, врубясь секирами, отворил врата Новагорода,
расшиб славу Ярослава,
скочил волком до Немиги с Дудуток.
На Немиге снопы стелют головами,
молотят цепами харалужными,
кладут жизнь на току,
веют душу от тела.
Немиги кровавые берега не добром были засеяны -
засеяны костьми русских сынов.
Всеслав-князь людей судил,
князьям города рядил,
а сам в ночи волком рыскал,
из Киева до света дорыскал Тмуторокани,
великому Хорсу волком путь перерыскал.
Ему в Полоцке позвонят к заутрени рано у святой
Софии в колокола,
а он в Киеве звон слышал.
Но хоть и вещая душа в дерзком теле была,
часто от бед страдал он.
Ему вещий Боян и прежде нас припевку мудрую изрек:
"Ни хитру, ни удалу,
ни по птицам гадателю
суда божия не избегнуть".

О, стонать Русской земле,
вспоминая давнюю годину и давних князей!
Того старого Владимира нельзя было пригвоздить
к горам киевским:
его ведь стяги ныне стали Рюриковы, а другие -
Давыдовы,
но врозь у них полотнища плещут.

Копья поют на Дунае.

Ярославны голос слышен,
кукушкой безвестною рано кличет:
"Полечу, - молвит, - кукушкой по Дунаю,
омочу шелковый рукав в Каяле-реке,
утру князю кровавые его раны
на суровом его теле".
Ярославна рано плачет в Путивле на ограде, жалуясь:
"О Ветер-Ветрило!
К чему, господин, враждебно веешь?
К чему мечешь кочевничьи стрелки
на своих воздушных крыльцах
на моего милого мужа воинов?
Мало тебе было с гор под облаками веять,
лелея корабли на синем море?
К чему, господин, мое веселие по ковыли развеял?"
Ярославна рано плачет в Путивле-городе на ограде,
жалуясь:
"О Днепр Словутич!
Ты пробил каменные горы через землю Половецкую,
ты лелеял на себе Святославовы ладьи до полка
Кобякова, -
прилелей, господин, моего супруга ко мне,
чтобы не слала к нему слез на море рано".
Ярославна рано плачет в Путивле на ограде,
жалуясь:
"Светлое и тресветлое Солнце!
Всем тепло и радостно ты, -
к чему, господин, простерло горячие свои лучи
на милого мужа воинов?
В поле безводном жаждою им луки повело,
гнетом им колчаны заткнуло?"

Взыграло море;
на полночь идут смерчи мглою:
Игорю-князю бог путь кажет
из земли Половецкой в землю Русскую,
к отчему златому столу.
Вот погасли вечером зори.
Игорь спит и не спит,
Игорь мыслью поля мерит
от великого Дона до малого Донца.
Коня во полуночи Овлур свистнул за рекою -
велит князю разуметь: князю Игорю бежать!
Кликнет-дрогнет земля,
зашумела трава,
вежи половецкие всколыхнулись.
А Игорь-князь поскакал горностаем к тростнику
и белым гоголем на воду;
взметнулся на борзого коня
и соскочил с него босым волком,
и побежал к лугу Донца,
и полетел соколом под облаками,
избивая гусей и лебедей к завтраку, и обеду,
и ужину.
Когда Игорь соколом полетел,
тогда Овлур волком поскакал,
отрясая студеную росу:
надорвали ведь своих борзых коней.

Донец сказал:
"Князь Игорь! Немало тебе величия,
а Кончаку уныния,
а Русской земле веселия".
Игорь сказал:
"О Донец! Немало и тебе величия,
лелеявшему князя на волнах,
стлавшему ему зеленую траву на своих серебряных
берегах,
одевавшему его теплою мглою под сенью, зеленого
дерева,
стерегшему его гоголем на воде,
чайками на волнах,
чернядями на ветрах".
Не то ведь сказано о реке Стугне:
скудны воды имея,
вобрав чужие ручьи и струи,
раздавшись к устью,
юноше князю Ростиславу затворила Днепр.
На темном берегу плачется мать Ростиславова
по юноше князе Ростиславе.
Поникли цветы в горести,
и дерево с тоскою к земле приклонилось.

То не сороки застрекотали -
по следу Игореву рыщут Гза с Кончаком.
Тогда вороны не граяли,
Галки приумолкли,
Сороки не стрекотали,
полозы ползали только.
Дятлы тектом путь к реке кажут,
соловьи веселыми песнями свет возвещают.
Молвит Гза Кончаку:
"Если сокол ко гнезду летит,
соколенка расстреляем своими злачеными
стрелами".
Сказал Кончак Гзе:
"Если сокол ко гнезду летит,
соколенка опутаем красною девицею".
И сказал Гза Кончаку:
"Если его опутаем красною девицею,
не будет нам соколенка,
ни красной нам девицы,
и начнут нас птицы бить в поле Половецком".

Дал Боян, чем кончить песнотворцу
Святославову, -
старого времени Ярославова, Олегова княжой
любимец:
"Тяжко ведь голове без плеч,
зло ведь телу без головы" - 
Русской земле без Игоря.

Солнце светится во синеве,
Игорь-князь в Русской земле.
Девицы поют на Дунае,
Вьются голоса через море до Киева.
Игорь едет по Боричеву
ко святой богородице Пирогощей.

Страны рады, грады веселы.

Спевши песнь старым князьям,
потом молодым петь:
слава Игорю Святославичу,
буй-туру Всеволоду,
Владимиру Игоревичу!
Здравыми быть князьям и дружине,
поборающим за христиан поганые полки!

Князьям слава и дружине!
Аминь.

1934 - 1967