ПОВЕСТЬ О БОЛЕЗНИ И СМЕРТИ ВАСИЛИЯ III

В ГОД 7041-й. СКАЗАНИЕ О ВЕЛИКОМ КНЯЗЕ ВСЕЯ РУСИ

ВАСИЛИИ ИВАНОВИЧЕ, О ТОМ, КАК ОН ЕЗДИЛ ОСЕНЬЮ В СВОЮ ВОТЧИНУ НА ВОЛОК ЛАМСКИИ ОХОТИТЬСЯ, И КАК ЗАБОЛЕЛ ОН ТАМ, И МОНАШЕСКИЙ САН ПРИНЯЛ, И СЫНА СВОЕГО ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА НА ЦАРСТВО БЛАГОСЛОВИЛ, И О ПРЕСТАВЛЕНИИ ЕГО, И О ПОГРЕБЕНИИ

    Князь великий всея Руси Василий Иванович собрался ехать осенью в свою вотчину на Волок Ламский охотиться. И пришла к великому князю весть с Поля 12 августа, за три дня до Госпожина дня, что к Рязани идут безбожные татары крымские, царь Сап-Гирей и царевич Ислам с большим войском. Князь великий Василий Иванович сразу же послал за братьями своими — за князем Юрием Ивановичем и князем Андреем Ивановичем. И братья его быстро приехали к нему.

    В то же самое время князь великий послал воевод своих из Москвы в Коломну, на Берег, к Оке: князя Дмитрия Федоровича Бельского, и князя Василия Васильевича Шуйского, и Михаила Семеновича Воронцова, и Ивана Васильевича Ляцкого; а князя Семена Федоровича Бельского, и князя Ивана Федоровича Овчину-Телепнева, и князя Дмитрия Федоровича Палецкого князь великий еще до получения этой вести послал в Мещеру. И теперь князь великий послал гонца за ними и приказал им сразу же возвратиться в Коломну вместе с войском; а наместником и воеводой в Коломне тогда был князь Иван Федорович Бельский.

    И сошлись многие воеводы в Коломну, и с ними пришло много войска — дворян великого князя и детей боярских; а безбожные татары пришли на Рязань 15 августа, в пятницу, на Господин день, и посады у Рязани сожгли, и на приступ города шли, но города не взяли. В Рязани тогда был воевода князь Андрей Дмитриевич Ростовский и с ним дети боярские — рязанцы. А безбожные татары жгли все, и в плен уводили, и все волости вокруг города разоряли.

    Князь великий Василий Иванович разослал по всем городам грамоты и гонцов и приказал одним людям идти к нему, а другим — на Берег, к воеводам, а сам князь великий с братьями своими, с князем Юрием и князем Андреем Ивановичем, и с воеводами выступил в пятницу, на Госпожин день, из Москвы против безбожных татар и, придя, остановился в своем селе Коломенском. Воеводы же великого князя с Берега послали за реку за людьми воеводу князя Дмитрия Федоровича Палецкого, а с ним дворян великого князя и детей боярских. И пришел князь Дмитрий Палецкий к Николе Заразскому на Осетр, и получил он известие, что крымские татары от того места верстах в десяти, в селе Беззубове. И тут выступил против них князь Дмитрий и победил их; и многих татар убили, а часть — живыми захватили и к великому князю отослали.

    И тогда же, после Госпожина дня, 24 августа, в среду, было на небе знамение на солнце: когда солнце только начало подниматься, в первом часу дня, верх его был как будто немного срезан, и затем стало солнце убывать, от первого часа дня до третьего, и уменьшилось солнце до трети, стало как ладья, и только к пятому часу дня солнце прибыло и стало таким, каким было вначале; на небе же было светло, не было ни облака. Люди, размышляя о виденном, говорили себе, что будет изменение какое-то в государстве. Лето тогда было сухим, и в разных местах курился дым от пожаров.

    Тогда же воеводы великого князя с Берега послали за реку князя Ивана Федоровича Телепнева-Овчину, воеводу, а с ним дворян великого князя и детей боярских; князь же Иоанн доехал до передовых разъездов татарских, и одолел их, и уничтожил. Татары же побежали и, увлекая за собой наших людей, столкнули их с многочисленным войском; и тут князя Ивана с нашими людьми разгромили. А татары без промедления прочь пошли из Русской земли, ожидая за собой большой погони. Воеводы же великого князя преследовали их, но не догнали и назад вернулись.

    Князь же великий всея Руси Василий Иванович поехал к Москве из Коломенского и был в Москве, а братьев своих — князя Юрия и князя Андрея — отпустил в их вотчины, в уделы. А сам князь великий собрался ехать в монастырь живоначальной Троицы и к преподобному чудотворцу Сергию-игумену.

    Поехал князь великий всея Руси Василий Иванович с великою, княгинею и со своими детьми, с князем Иваном Васильевичем и с князем Юрием Васильевичем, к живоначальной Троице и к преподобному чудотворцу Сергию помолиться в день памяти чудотворца Сергия; и тут князь великий молился, и праздновал память чудотворца, и молебны слушал.

     И от Троицы князь великий поехал с великою княгинею и с детьми в свою вотчину, на Волок Ламский, охотиться. Поехал же князь великий к Волоку в свое село Озерецкое и тут начал недомогать. Появилась у него маленькая болячка на левой стороне, на бедре, на сгибе, около нужного места, размером с булавочную головку; корки на ней нет, ни гною в ней нет, а сама багровая. И оттуда приехал князь великий в село Нахабное; из Нахабного же поехал с трудом, страдая от боли, в Покровское-Фуниково, и тут праздновал праздник Покрова святой богородицы, и оттуда поехал в свое село Покровское, находился там два дня, на третий же день с трудом приехал на Волок; это было в воскресенье после Покрова. И в тот же день был пир в честь великого князя у Ивана Юрьевича Шигоны, дворецкого тверского и волоцкого. 

    Утром же, в понедельник, князь великий с большим трудом дошел до бани, с большим трудом за столом сидел в спальных покоях. 

    Утром же, во вторник, была погода хорошая для государевой охоты, и послал он за ловчими своими: за Федором Михайловичем, сыном Нагова, да за Борисом Васильевичем, сыном Дятлова, да за Бобрищем-Пушкиным, и хотел охотиться несмотря ни на что. И поехал в село свое Колпь, страдая от боли, его охватившей; по дороге в это село охотились мало. Когда же приехал в Колпь, то, хотя и сидел за столом с трудом, послал за братом своим, за князем Андреем Ивановичем, звать его на охоту к себе; князь же Андрей скоро приехал к нему. Тогда князь великий с большим трудом выехал с князем Андреем Ивановичем на поле, с собаками; и поездили немного, отъехали только две версты от села и вернулись в Колпь. И когда сидел он за столом с братом своим, с князем Андреем Ивановичем,  совсем не стало у него сил; и с тех пор стол ему не накрывали, но ел понемногу в постели.

    И распорядился великий князь Василий Иванович позвать для лечения болезни своей князя Михаила Львовича Глинского и своих докторов — Николая Люева и Фефила, а для начала велел прикладывать к болячке муку пшеничную с пресным медом и печеный лук, и от этого болячка начала краснеть; он же еще больше начал прикладывать, и появился на болячке как будто небольшой прыщ, и появилось в ней немного гною. Жил князь великий в Колпи две недели.

    Захотел князь великий ехать на Волок, но не мог ехать на коне, и понесли его на носилках пешком дети боярские и княжата. И приехал князь великий на Волок.

    А из болячки гною мало сочилось, корки на ней не было, рана же была такой, как будто в нее что-то воткнуто: и не увеличивается она и не уменьшается. И велел князь великий прикладывать мазь к болячке, и начал из болячки идти гной, сначала немного, а потом больше: до полутаза и по целому тазу. И был князь великий в скорби и в болезни тяжелой, тогда и в груди у него была сильная тяжесть. Ради облегчения использовали горшки трехдневные и семянники, и от этого опустилась тяжесть вниз, но боль была мучительной. И с этого момента не принимал великий князь пищу, перестал он есть.

    Тогда послал он тайно к Москве стряпчего своего Якова Мансурова и дьяка своего введенного Григория Никитина, сына Меньшого Путятина, за духовными грамотами деда своего и отца и запретил говорить об этом в Москве и митрополиту и боярам. Яков же Мансуров и Меньшой Путятин скоро вернулись из Москвы и втайне привезли духовные грамоты деда его и отца его, великого князя Иоанна; скрывал это великий князь от всех людей: и от великой княгини, и от братьев своих, от князя Юрия и от князя Андрея, и от бояр своих, и от князя Михаила Львовича Глинского. Так и до Москвы князь великий доехал, и не знал об этом никто, кроме Шигоны и Меньшого Путятина.

    В ночь же с пятницы на Дмитриевскую субботу было знамение: с неба падало множество звезд, как будто из больших туч град или дождь пролился на землю; и видело это небесное знамение множество людей и в Москве, и на Волоке, и по всей Русской земле.

И тогда же в субботу, накануне Дмитриева дня, в шестом часу ночи повелел Меньшому Путятину тайно принести духовные грамоты и допустил в думу к себе для совета о духовных грамотах дворецкого своего тверского Ивана Юрьевича Шигону и дьяка своего Меньшого Путятина. И начал думать великий князь, кого допустить в эту думу и кому приказать свой государев приказ. А бояре тогда были с великим князем на Волоке такие: князь Дмитрий Федорович Бельский, князь Иван Васильевич Шуйский, князь Михаил Львович Глинский, и дворецкие его — князь Иван Иванович Кубенский и князь Иван Юрьевич Шигона.

    Тогда же пришел к великому князю брат его, князь Юрий Иванович; князь же великий скрывал от него свою болезнь. И недолго побыл у него, и отправил его великий князь в его вотчину, в Дмитров; он не хотел уезжать, но князь великий отправил его.

    Тогда же, накануне дня памяти чудотворца Варлаама Хутынского, ночью, у великого князя много вышло гною из болячки — больше таза, и стержень вышел из нее — размером больше чем полторы пяди, но вышел стержень еще не весь. Князь великий повеселел, надеясь на облегчение своей болезни, и послал в Москву за гетманом своим Яном. Ян скоро приехал и начал прикладывать к болячке обычную мазь; от Яновой мази опухоль немного уменьшилась.

    Потом князь великий послал в Москву за старцем своим, за Мисаилом Сукиным: болезнь его была тяжелой. И послал за боярином своим, за Михаилом Юрьевичем. Старец же его Мисаил и боярин его Михаил Юрьевич быстро к нему приехали. И начал держать совет великий князь с боярами; а тогда у него были бояре: князь Дмитрий Федорович Бельский, князь Иван Васильевич Шуйский, Михаил Юрьевич, князь Михаил Львович Глинский, и дворецкие его: князь Иван Иванович Кубенский, Иван Юрьевич Шигона, и дьяки его: Григорий Меньшой Путятин, Елизар Цыплятев, Афанасий Курицын, Третьяк Раков. И начал думать князь великий, как ему ехать к Москве; и решил князь великий с боярами: ехать ему из Волока в Иосифов монастырь к Пречистой молиться.

    И тогда поехал князь великий из Волока в Иосифов монастырь к Пречистой молиться, заговенье начал в своем селе, на Буе-городе, и брат его Андрей Иванович был с ним.

    Рано утром приехал в Иосифов монастырь к Пречистой молиться, Иосифа-игумена гробу поклониться. И встретили великого князя в воротах монастыря с иконами и кадилами игумен с братией, и со священниками, и со всем клиросом церковным.

    Князь же великий из Колпи на Волок, а из Волока в Иосифов монастырь ехал в повозке и совсем не вставал с постели, все время лежал; и поворачивали его с одной стороны на другую, ибо обессилел он от тяжелой болезни, да и ел мало. И когда ехал из Волока в Иосифов монастырь, с ним вместе в повозке ехали князь Дмитрий Иванович Шкурлятев и князь Дмитрий Федорович Палецкий, чтобы переворачивать его во время пути.

    Когда же приехал в Иосифов монастырь и встретил его игумен с братьею, тогда великого князя взяли под руки двое — князь Дмитрий Шкурлятев и князь Дмитрий Палецкий, и пошли к храму пречистой Богородицы. И когда в церкви дьякон начал ектенью творить за государя великого князя — не могли от слез говорить; игумен и братия горько плакали и милости просили у господа бога и пречистой его матери; великая же княгиня с детьми тут же стояла, и плакали они горько, моля пречистую богородицу о государевом здоровье; бояре же и все люди плакали и молили бога о государе.

    Князь же великий вышел из церкви и лег на одр: не мог он сидеть, обессилев от тяжелой болезни. И начали божественную литургию. Князь же великий на одре лежал на паперти церковной.

    По окончании божественной литургии отнесли великого князя в келью; игумен уговаривал государя отведать угощения; князь же великий через силу отведал чуть-чуть. Затем князь великий послал брата своего, князя Андрея Ивановича, и своих бояр сесть за трапезу. И ночевал князь великий в Иосифове монастыре.

    Утром же князь великий поехал в Москву, а брата своего, князя Андрея, отпустил в его удел; и повезли великого князя в повозке; сидели у великого князя князь Дмитрий Шкурлятев и князь Дмитрий Палецкий; остановки же великого князя были частыми.

    И начал в пути совещаться с боярами о том, что надо ему въехать в город Москву незаметно, так как было тогда в Москве много иноземцев и послов.

    И приехал князь великий в свое село Воробьеве на праздник Введения пречистой, и был в Воробьеве два дня, тяжко страдая от болезни и теряя последние силы.

Тогда приехал к великому князю в Воробьеве навестить его отец его — Даниил-митрополит, а с ним владыка Вассиан Коломенский и Дософей, владыка Крутицкий, и архимандриты, и бояре великого князя, которые были в Москве: князь Иван Васильевич Шуйский, Михаил Семенович Воронцов, казначей Петр Иванович Головин, и многие другие дети боярские, которые не были с великим князем на Волоке. Все люди плакали и рыдали, видя великого государя, лежащего в немощи. Князь же великий повелел на Москве-реке у Воробьева, напротив Нового монастыря, мост мостить, ибо река тогда еще не крепко стала. И продолбили лед, и вбили столбы, и мост намостили. А городовыми приказчиками тогда были Дмитрий Волынский и Алексей Хозников и другие.

    И утром на другой день, в воскресенье, поехал князь великий в славный город Москву. Как въехал он на мост, вновь наведенный (тогда у великого князя в повозке в оглоблях были впряжены четыре коня вороных), и как кони на мост вступили, тогда мост обломился, повозку же великого князя дети боярские удержали, а гужи у коней обрезали. И вернулся оттуда князь великий, досадуя на городовых приказчиков, но опалы на них не положил. Поехал князь великий на паром под Дорогомилово и въехал в славный свой город Москву через Боровицкие ворота, и внесли его в спальные покои. В тот же день приехал к великому князю брат его князь Андрей Иванович. И стал князь великий держать совет с боярами, а бояре у него тогда были: князь Василий Васильевич Шуйский, Михаил Юрьевич, Михаил Семенович Воронцов, казначей Петр Иванович Головин, и дворецкий его тверской Иван Юрьевич Шигона, и дьяк его Меньшой Путятин, и Федор Мишурин. И призвал их к себе великий князь и стал говорить о своем сыне, о князе Иване, и о своем великом княжении, и о своей духовной грамоте, и о том, как управлять царством после него, ибо сын его мал, только трех лет, на четвертый пошло.

    И тогда князь великий приказал писать духовную свою грамоту дьяку своему Григорию Никитичу Меньшому Путятину, а в товарищах у него велел быть дьяку своему Федору Мишурину. Тогда же князь великий добавил к себе в думу для совета о духовной грамоте своих бояр — князя Ивана Васильевича Шуйского и князя Михаила Васильевича Тучкова; и князя Михаила Львовича Глинского прибавил, поговоря с боярами, потому что он в родстве с ним через жену свою, великую княгиню Елену. И тогда же вскоре приехал в Москву к великому князю брат его князь Юрий Иванович.

    И начал с этими боярами совещаться князь великий и наказы давать: и о сыне своем великом князе Иване, и о великой княгине Елене, и о своем сыне князе Юрии Васильевиче, и о своей духовной грамоте.

    И начал совещаться великий князь с отцом своим, митрополитом Даниилом, и с владыкою коломенским Вассианом, и со старцем своим Мисаилом Сукиным, и с отцом своим духовным Алексеем-протопопом о том, чтобы принять ему иноческий сан, ибо давно уже думал он о монашестве. И, когда еще был на Волоке, князь великий приказал старцу своему Мисаилу Сукину и отцу своему духовному Алексею: «Смотрите, старец Мисаил и протопоп Алексей, чтобы не случилось так, что вам меня в мирском платье придется в гроб положить. Даже если бы я был здоров, то и тогда сокровенное мое помышление и желание — постричься в иноки». И на Волоке уже князь великий велел старцу своему Мисаилу приготовить для него платье монашеское. Когда же он ехал к Москве, то по дороге призвал к себе дворецкого своего тверского Ивана Юрьевича Шигону и дьяка своего Меньшого Путятина, и начал им свой завет наказывать — о пострижении его, чтобы не положили его в гроб в мирском платье.

    И велел князь великий тайно служить в церкви Благовещенья, в приделе Василия Великого, благовещенскому попу Григорию; а на обедне тут были: владыка коломенский Вассиан, и Мисаил Сукин, и протопоп Алексей, и несли к великому князю дары владыка коломенский Вассиан и Мисаил Сукин.

    В среду же, перед четвергом, князь великий тайно маслом освящался, и были тут владыка коломенский Вассиан, и Мисаил Сукин, и протопоп Алексей, и благовещенский поп Григорий; и не знал об этом никто.

    И накануне воскресенья перед Николиным днем освящался маслом, уже не скрываясь, и велел служить в воскресенье в церкви Рождества святой богородицы отцу своему духовному Алексею-протопопу и благовещенскому попу Григорию; и нес Алексей-протопоп великому князю святые дары, а поп Григорий — дору. Вот как удивительно: до этого времени он не мог сам повернуться с той стороны, на которой лежал, но переворачивали его; а теперь велел, чтобы сказали ему, когда дары понесут, и себе велел принести кресло к постели; и поднялся сам князь великий (слегка поддержал его Михаил Юрьевич), сел в кресло, и принес к нему протопоп Алексей святые дары. Он же встал сам на ноги свои, и принял честные дары с честию, и прослезился; дору же и священного хлеба взял немного, и сладкой воды, и кутьи, и просфиры немного отведал, и лег в постель.

    И призвал отца своего Даниила-митрополита, и братьев своих, князя Юрия Ивановича и князя Андрея Ивановича, и бояр своих всех (ведь тогда многие бояре съехались в Москву из своих вотчин, услышав о болезни государя). И стал говорить князь великий Василий Иванович отцу своему Даниилу-митрополиту и братьям своим, князю Юрию и князю Андрею, и всем боярам: «Вверяю сына своего Иоанна богу и пречистой богородице, святым чудотворцам и тебе, отцу моему Даниилу, митрополиту всея Руси; даю ему свое государство, которым благословил меня отец мой, князь всея Руси Иван Васильевич. Вы, мои братья, князь Юрий, князь Андрей, крепко держите свое слово, соблюдать которое вы клятвенно крест целовали, и договоры наши храните; и вы, братья моя, в государственных делах, в военных походах против недругов сына моего и своих держитесь вместе, чтобы была победа православных христиан над басурманами и латинянами. А вы, бояре и боярские дети и княжата, стойте вместе с моим сыном и братьями против недругов и служите сыну моему так преданно, как и мне служили».

    Затем отпустил великий князь от себя митрополита и братьев своих, и оставил у себя всех своих бояр: князя Дмитрия Федоровича Бельского с братьями, и Шуйских князей. Горбатых и Поплевиных, и князя Михаила Львовича Глинского, и стал говорить им: «Знаете вы и сами, что от великого князя Владимира Киевского происходит наше государство Владимирское, Новгородское и Московское. Мы вам государи прирожденные, а вы наши извечные бояре. И вы, братья, стойте на том крепко, чтобы мой сын стал государем в своем государстве, и чтобы торжествовала в Русской земле правда. Да вверяю вам своих родственников — князя Дмитрия Федоровича Бельского с братьями и князя Михаила Львовича Глинского (ведь князь Михаил по жене моей мне родственник), чтобы были вы все вместе, все дела делали бы заодно. А вы, мои родственники, князь Дмитрий с братьями, в военных походах и в государственных делах стояли бы заодно и сыну моему преданно бы служили. А ты, князь Михаил Глинский, за моего сына князя Ивана, и за мою великую княгиню Елену, и за моего сына князя Юрия кровь свою пролил бы и тело бы свое на раздробление дал».

    Князь великий очень страдал от болезни и так изнемог, что и боль чувствовать перестал; рана его не увеличивалась, но только запах от нее шел тяжелый, сочилась из нее липкая жидкость, как из мертвого.

    И призвал он тогда князя Михаила Глинского и Михаила Юрьевича, и докторов своих Николая Люева и Фефила, чтобы начали прикладывать к болячке мазь или чтобы пустили лекарство в рану, чтобы запаха от нее не было. И стал советовать ему боярин его Михаил Юрьевич, утешая государя: «Государь князь великий! Хорошо бы настой приготовить и в рану пускать и рану промывать, а то, государь, тяжело тебя видеть таким измученным; хорошо бы, государь, попускать так день или два, чтобы было, государь, хоть небольшое облегчение твоей болезни; надо бы настой пустить». Князь же великий призвал Николая и стал ему говорить: «Брат Николай! Ты пришел из своей земли служить мне и видел мое великое тебе пожалованье. Можешь ли ты облегчить болезнь мою?» И ответил Николай: «Государь князь великий! Я, государь, был в своей земле, слышал про твое, великого государя, пожалованье и ласку, и я, государь, оставил отца и мать и землю свою, и приехал к тебе, государю, служить, и видел, государь, твое государево великое пожалованье мне, и хлеб, и соль. Но разве можно мне мертвого сделать живым? Ведь я не бог!» Князь великий повернулся и сказал детям боярским и своим слугам: «Братия, Николай уже понял, что я не ваш». Слуги и дети боярские заплакали горько, при нем — сдерживаясь, так как оберегали его, а выйдя вон, горько плакали и рыдали и сами были как мертвые, видя государя при смерти.

    И вечером накануне воскресенья, после того как причастился он святых тайн и успокоился немного, начал великий князь молиться, а сам был как будто в забытьи: «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, боже!» А потом — очнувшись — начал говорить: «Как господу угодно, так и совершается; да будет имя господне благословенно отныне и до скончания века!»

    И приказал князь великий в ночь со вторника на среду перед Николиным днем, 3 декабря, отцу своему духовному Алексею-протопопу держать наготове святые дары в церкви Благовещенья. И тогда же пришел игумен троицкий Иоасаф, и сказал ему князь великий: «Помолись, отче, об устройстве государственных дел, и о сыне моем Иване, и о моих грехах; дал мне бог и великий чудотворец Сергий — вашими молитвами и просьбами — сына Ивана, и я крестил его в монастыре у чудотворца, и вручил его чудотворцу, и на раку чудотворца положил его, и вам, отче, своего сына на руки дал, и вы молите бога и пречистую его мать и великих чудотворцев об Иване-сыне и о моей жене-горюше. Да чтобы ты, игумен, прочь не вздумал уехать и из города вон не выезжал!»

   В среду пришел к нему отец его духовный Алексей-протопоп и принес к нему святые дары. Князь великий не мог с постели подняться, но за плечи приподняли его, и причастился он святых тайн; и после причастия немного взвару выпил. Призвал к себе бояр своих — князя Василья и князя Ивана Васильевича Шуйских, Михаила Воронцова, Михаила Тучкова, князя Михаила Глинского, Шигону, Петра Головина, дьяков своих — Меньшого Путятина, Федора Мишурина,— и были у него тогда бояре с третьего часа до седьмого. И дал им наказ о своем сыне, великом князе Иване Васильевиче, и об устроении дел государственных, о том, как править после его царствования. И ушли от него бояре, а у него остались Михаил Юрьев, князь Михаил Глинский и Шигона и были у него до самой ночи. И дал им наказ о своей великой княгине Елене, как ей без него жить и как боярам к ней ходить, и обо всем им наказал, как без него царству быть.

    И затем пришли к нему братья его, князь Юрий и князь Андрей, и начали его уговаривать, чтобы хоть немного поел; князь же великий одной миндальной каши отведал чуть-чуть, только к устам поднес; и ушли от него братья. И велел он вернуть к себе брата своего князя Андрея. А тогда были у него Михаил Юрьев, князь Михаил Глинский, Шигона, и начал им говорить князь великий: «Вижу сам, что смерть моя приближается, хочу послать за сыном своим Иваном: хочу благословить его крестом Петра-чудотворца; и хочу послать за женой своей великой княгиней Еленой: хочу проститься с нею». И вновь заговорил об этом великий князь: «Не хочу посылать за сыном своим, великим князем Иваном: мал мой сын, а я лежу в великой немощи, как бы не напугался сын мой, увидев меня». Князь Андрей и бояре начали говорить великому князю, уговаривать его: «Государь князь великий, пошли за сыном своим, князем Иваном, благослови его. И пошли, государь, за великой княгиней».

    Тогда князь великий послал за великой княгиней брата своего князя Андрея и князя Михаила Глинского, а сына своего князя Ивана велел принести до прихода великой княгини, опасаясь ее плача; а сам на груди держал крест Петра-чудотворца. Тогда были у него Михаил Юрьев и Шигона, и стряпчие его были в то время: Иван Иванович Челядин и шурин его князь Юрий Глинский. И принесли к великому князю сына его, князя Ивана, принес на руках шурин его князь Иван Глинский, а за ним пришла и няня его Аграфена, жена Василия Андреевича. Князь же великий снял с себя крест Петра-чудотворца, и приложил крест к сыну своему, и благословил его крестом, и сказал ему: «Пусть будет на тебе милость божия и пречистой богородицы и благословение Петра-чудотворца, которым он благословил прародителя нашего, великого князя Ивана Даниловича, и доныне пребывает благословение это, и пусть будет благословение Петра-чудотворца на тебе, на твоих детях и на внучатах, из рода в род, и пусть будет на тебе мое, грешного, благословение, и на твоих детях, и внучатах, из рода в род». И приказал затем князь великий Аграфене: «Чтобы ты, Аграфена, от сына моего Ивана ни на пядь не отходила!» И отпустил сына своего, великого князя Ивана.

    Затем пришла к нему великая княгиня Елена, едва удерживали ее брат его князь Андрей Иванович, а с другой стороны — боярыня Елена, жена Ивана Андреевича Челядина. Великая княгиня билась и горько плакала, а слезы так и текли из ее глаз непрестанно, как из многоводного источника. Много тогда было слез, все люди плакали и рыдали. Князь же великий утешал ее, говоря ей: «Жена, перестань, не плачь! Мне легче стало, не болит у меня ничего, благодарю бога», ведь князь великий уже не чувствовал себя. И на короткое время успокоил ее князь великий, и перестала плакать великая княгиня. И стала говорить великая княгиня: «Государь князь великий! На кого ты меня оставляешь и кому, государь, детей поручаешь?» Князь же великий — отвечая — сказал: «Я благословил сына своего Ивана государством — великим княжением, и тебе написал в своей духовной грамоте так, как писалось в прежних духовных грамотах отцов наших и прародителей, по обычаю, как и прежним великим княгиням». И стала великая княгиня бить челом о сыне — о князе Юрии, чтобы его великий князь благословил. И послал великий князь за сыном — князем Юрием, и принесли князя Юрия, еще ведь мал был князь Юрий, был ему один год. И благословил его князь великий, и дал ему крест паисиевский, и приказал боярину своему Михаилу Юрьевичу передать тот крест сыну после смерти своей, а о наследстве ему также сказал: «Завещал ему в духовной грамоте, написал по обычаю». Великая княгиня не хотела уходить от него, но князь великий отослал ее; и простился с ней князь великий, и поцеловал ее в последний раз. Жалостно это было видеть, слез и рыдания много было тогда.

   И затем князь великий послал за владыкой Вассианом и за старцем Мисалом Сукиным, и велел ему принести платье монашеское, и спросил про игумена кирилловского, ибо прежде еще думал он постричься в иноки у Пречистой в Кириллове монастыре. И сказали ему, что кирилловского игумена нет в Москве. И тогда послал он за игуменом троицким Иоасафом; Мисаил же пришел к нему и принес черное платье.

    Пришел к нему и Даниил-митрополит, и брат его князь Юрий, и князь Андрей, и бояре все, и дети боярские. И начали ему говорить митрополит и владыка Вассиан, чтобы князь великий послал за большим чудотворным образом пречистой Богородицы Владимирской, написанным евангелистом Лукой, и за образом Николы, чудотворца Гостунского. Князь великий послал за образом Пречистой и за образом Николы, и принесли быстро иконы Пречистой и Николы-чудотворца. И призвал к себе своего тверского дворецкого Ивана Юрьевича Шигону, и послал его к отцу своему духовному Алексею-протопопу, и велел ему принести запасные дары из церкви, и велел его спросить, доводилось ли ему присутствовать при том, как душа разлучается с телом. Протопоп ответил, что редко доводилось. И велел войти ему в комнату и святые дары принести, и велел ему встать около себя, и велел стряпчему своему Федору Кучецкому стать рядом с протопопом, ибо он, Федец, присутствовал при преставлении отца его, великого князя Ивана. И затем велел Дьяку своему крестовому Данилке петь канон великомученице Екатерине и канон на исход души, и велел отходную себе читать. А когда начал дьяк петь канон, великий князь забылся немного, а затем очнулся от сна и стал говорить, в то время как дьяк начал канон петь, как будто видение увидел: «Государыня великая Екатерина! Пора царствовать!» И проснулся, как ото сна, и, приняв икону великомученицы, с любовью приложился к ней, и коснулся иконы правой рукой, так как в то время рука его болела. Затем принесли к нему мощи великомученицы Екатерины, и приложился он к мощам, и коснулся их своею правою рукою, и лежал на одре своем; и призвал к себе боярина своего Михаила Семеновича Воронцова, и поцеловался с ним, и простил его.

    И после этого долго лежал. И подошел к нему отец его духовный Алексей-протопоп, хотел дать ему уже святые дары, он же остановил его и сказал: «Ты сам видишь, что хотя я лежу в немощи, но я еще в полном разуме. Когда станет душа с телом разлучаться, тогда мне и давай дары. Следи же за мной внимательно и стереги меня».

    И, немного подождав, подозвал к себе брата своего князя Юрия Ивановича и сказал ему: «Помнишь ли, брат, как отца нашего, великого князя Ивана, не стало на другой день после Дмитриева дня, в понедельник? А немощь его томила и день и ночь. Вот, брат, и мой смертный час близок, конец приближается».

    И, немного подождав, позвал отца своего Даниила-митрополита, и владыку коломенского Вассиана, и братьев своих, и бояр всех и сказал митрополиту: «Видите сами, что силы уже оставляют меня и кончина моя близка; а давно было у меня желание постричься в иноки. Постригите меня!» Тогда отец его Даниил-митрополит и боярин его Михаил Юрьевич одобрили его желание, сказав, что хорошего он хочет. Но стали возражать ему брат его князь Андрей Иванович, и Михаил Семенович Воронцов, и Шигона, и говорили они: «Князь великий Владимир Киевский умер, не будучи иноком, а разве он не сподобился праведного покоя? И другие великие князья не иноками преставились, а разве они не с праведными обрели покой?» И был между ними спор большой.

    Князь же великий позвал к себе отца своего Даниила-митрополита и сказал ему: «Я открыл тебе, отче, сокровенное свое желание: хочу чернецом стать; зачем мне так — напрасно — лежать? Благослови меня облечься в монашеский сан, постриги меня!» И, немного подождав, сказал ему: «Неужели мне так, государь митрополит, лежать?» И стал креститься и говорить: «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, боже!» И стал молиться, выбирая слова из икосов, а некоторые молитвы тихо — про себя — говорил. И, крестясь, сказал: «Радуйся, утроба божественного воплощения!» И потом стал говорить: «Хвалим тебя, преподобный отец Сергий, и чтим святую память твою, наставник инокам и собеседник ангелам!»

    И потом — конец его приближался — перестал он языком владеть, но пострижения просил и, простыню захватывая, целовал ее. А затем рука его правая перестала подыматься, и подносил ее боярин его Михаил Юрьевич; он же непрестанно осенял лицо крестным знамением и смотрел вверх, направо, на образ пречистой Богородицы, который перед ним стоял.

Тогда Даниил-митрополит послал за старцем Мисаилом, велел принести платье монашеское в комнату, а патрахиль и все необходимое для пострижения у митрополита было с собой; отречение же князь великий еще тогда исповедал митрополиту, когда святые дары принимал, в воскресенье перед Николиным днем; и приказал он митрополиту тогда: «Если не дадут тебе меня постричь, то хотя бы мертвого меня одень в платье монашеское, ведь это издавна было моим желанием».

    И пришел старец Мисаил с платьем, а князь великий был уже при смерти. Митрополит взял патрахиль и подал — через постель великого князя — игумену троицкому Иоасафу. Князь же Андрей Иванович и боярин Михаил Семенович Воронцов не хотели дать постричь великого князя. И сказал Даниил-митрополит князю Андрею: «Я тебя не благословлю ни в этой жизни, ни в будущей, но князя великого тебе у меня не отнять: серебряный сосуд хорош, а позолоченный — и того лучше!»

    Князь великий отходил, и спешили постричь его: Даниил-митрополит положил на троицкого игумена патрахиль, а сам постриг великого князя и возложил на него переманатку и ряску, а манатии не было: ее, в спешке неся, выронили. И снял с себя троицкий келарь Серапион Курцов манатию, и положили ее на великого князя, а также и схиму ангельского чина, и Евангелие на грудь возложили. И стоял около него Шигона. И как только положили Евангелие на грудь, увидел Шигона, что дух его отошел, как слабый дымок. Все люди тогда плакали и рыдали, горько плакали бояре и простые люди, еще больше — вся земля.

    И просветлело лицо великого князя и как будто озарилось светом, и стал он белым как снег. После преставления его и от раны запаха не стало и наполнилась горница благоухания.

    Преставился князь великий Василий Иванович всея Руси, нареченный в монашестве Варлаамом, в год 7042 (1533), месяца декабря в третий день, со среды на четверг, в двенадцать часов ночи, накануне Варвариного дня.

    И в эту же ночь одели на него всю чернеческую одежду; Даниил-митрополит сам взял вату и, немного смочив ее, обмыл его до пояса.

    Все люди тогда плакали и рыдали неутешно. Даниил-митрополит и бояре унимали людей от плача, но в этом крике не слышно было, что друг другу говорили. Еще тогда великая княгиня не знала о преставлении великого князя, и бояре унимали людей от плача, чтобы не было слышно ни у великой княгини, ни в других покоях.

    Тогда же Даниил-митрополит взял в переднюю горницу братьев великого князя Юрия и князя Андрея Ивановичей и привел их к крестному целованию в том, чтобы им служить великому князю всея Руси Ивану Васильевичу и его матери великой княгине Елене, и жить им в своих уделах, и держать клятву честно, выполняя то, в чем целовали крест великому князю всея Руси Василию Ивановичу и в чем договоры были у них с великим князем Василием; а государства, находящегося под властью великого князя, им не добиваться и людей от великого князя им к себе не отзывать, а против недругов великого князя и своих, против латинства и басурманства, стоять им, как обещали, сообща, всем вместе.

    И бояр, и детей боярских, и княжат в том же привел он к крестному целованию, чтобы хотели они добра великому князю всея Руси Ивану Васильевичу и его матери, великой княгине Елене, и чтобы всей Русской земле хотели они добра честно, и против недругов великого князя и всей земли, против басурманства и против латинства, стояли все вместе, заодин, и другого государя себе — кроме великого князя — не искали.

    После этого Даниил-митрополит с братьями великого князя и с боярами пошел к великой княгине утешать ее. Великая же княгиня, увидев митрополита и бояр, идущих к ней, упала, как мертвая, и лежала так часа два, и едва пришла в себя. Утешал же ее митрополит, и братья великого князя, и бояре, и ушли все от великой княгини.

    А около великого князя остался игумен троицкий Иоасаф и старец великого князя Мисаил Сукин; и начали они великого князя обряжать, и бороду ему расчесывать, как это подобает согласно монашескому чину, и положили его на черную тафтяную постель, и принесли для него одр из Михайловского Чудова монастыря, и положили тело его на погребальном одре.

    И когда преставился великий князь, его начали обряжать старцы иосифовские, а слуг великого князя отослали. Затем начали у его тела дьяки его крестовые с протопопом петь заутреню, и часы, и каноны, и погребальный канон, и все спели так, как это было и при живом. И тогда пошло прощаться с ним много народа — и боярские дети, и княжата, и купцы, и слуги, ведающие погребением, и все те люди, которые не были еще у него;  все люди сильно плакали и рыдали.

    Утром же в четверг, в первом часу дня, Даниил-митрополит велел звонить в большой колокол.

    Боярин великого князя Михаил Юрьевич, посоветовавшись с митрополитом, и с братьями великого князя, и с боярами, велел в Архангельском соборе могилу выкопать возле могилы отца его, великого князя Ивана Васильевича, около дверей Симеона Летопроводца. И, поговоря с митрополитом, Михаил Юрьевич лослал за постельничим Русином Ивановым, сыном Семеновым, и, когда сняли мерку с великого князя, приказал ему гроб привезти каменный.

    Тогда же пришел Даниил-митрополит, и с ним были владыка Вассиан Коломенский и Дософей Крутицкий, а другие владыки были еще в своих епархиях, ибо не успели приехать; архимандриты же тогда были: чудовский — Иона, симоновский — Филофей, андроновский — Зосима, игумен троицкий, игумен иосифовский, игумены московские все, протопопы московские и все священники. Тогда же пришли братья великого князя, князь Юрий и князь Андрей Ивановичи, и бояре все, и весь народ, плача и рыдая горько, и велели тогда дьякам его любимым, певчим большой станицы, стать в дверях комнаты, и начали они петь «Святый боже», большую молитву.

    Потом взяли тело великого князя — инока Варлаама, старцы троицкие и иосифовские, и понесли его, держа на головах, и вынесли его в переднюю горницу. И люди, которые его еще не видели, сильно плакали и рыдали. И понесли его на крыльцо, и шли за ним со свечами и с кадилами, и пели «Святый боже». И когда вынесли его на площадь, как будто земля застонала: от слез и рыданий народа не было слышно звону колокольной. Великую же княгиню Елену несли из ее покоев на лестницу — в санях, на себе — дети боярские, а с нею шли бояре: князь Василий Васильевич Шуйский, Михаил Семенович Воронцов, князь Михаил Львович Глинский, князь Иван Федорович Овчина; боярыни же тогда были с великою княгинею: жена князя Федора Мстиславского княгиня Анастасия, племянница великого князя, жена князя Ивана Даниловича Пенкова княгиня Марья, боярыня Алена, жена Ивана Андреевича Челядина, жена Василия Андреевича Аграфена, жена Михаила Юрьевича Феодосия, жена Василия Ивановича Аграфена, жена князя Василия Львовича Глинского княгиня Анна.