ПИСАНИЕ О ПРЕСТАВЛЕНИИ И ПОГРЕБЕНИИ КНЯЗЯ СКОПИНА-ШУЙСКОГО

 

ПИСАНИЕ О ПРЕСТАВЛЕНИИ И О ПОГРЕБЕНИИ КНЯЗЯ МИХАИЛА ВАСИЛЬЕВИЧА ШУЙСКОГО, ПО ПРОЗВИЩУ СКОПИНА

 

 

    С тех пор, как сказал бог: «Да будет свет, небо и земля, и движение солнца, и лунное изменение — нарастание и убыль, и когда появились звезды, воздали мне хвалу громогласно все ангелы мои», и с тех пор, как были созданы все остальные творения, люди стали жить на земле и стали вести счет времени и по индиктам и по еврейскому счету, и по греческому, и по латинскому, ведь по специальным таблицам рассчитывают времена и годы.

    По счету же, принятому у русского народа, в 7118 (1610) году скончался благоверный, и благородный, и благочестивый родственник царя и великого князя всея Руси Василия Ивановича Шуйского, прирожденного благочестивого государя (происходил он от единого корня Римского кесаря Августа, обладавшего всей вселенной, и от основателя единой православной христианской веры князя Владимира, князя Киевского и всей Русской земли, и от единой отрасли разделившейся ветви рода великого князя Александра Ярославича Невского), — скончался государев боярин, воин и воевода, ближний советник и правитель, по рождению нетий, то есть родственник царя, князь Михаил Васильевич, именуемый Шуйским. Происходил он из того же рода великого князя Александра Ярославича Невского, о котором выше говорилось и от которого родился князь Андрей Владимирский и Суздальский, князь Данило Московский и прочие братья; и от этого князя Андрея Александровича произошли князья суздальские и шуйские, а от князя Данила Александровича произошли московские князья и цари. Но умолчим об этом, вернемся к сказанному выше.

 

О ПРЕСТАВЛЕНИИ КНЯЗЯ МИХАИЛА ВАСИЛЬЕВИЧА ШУЙСКОГО

 

    Когда этот воин и воевода, князь Михаил Васильевич Шуйский, послушался царя и приехал в царствующий град Москву из Александровской слободы (и ошибкой это было, за грехи наши), родился у боярина Ивана Михайловича Воротынского сын, княжич Алексей. И не прошло двух месяцев, через сорок дней после его рождения, как стал князь Михаил крестным кумом, а кумой стала жена князя Дмитрия Ивановича Шуйского, княгиня Марья, дочь Малюты Скуратова. И по совету злых изменников и своих советчиков замыслила она в уме своем злой умысел, изменнический: уловить князя Михаила неожиданно, подобно тому как в лесу птицу ловят или как рысь нападает, и сжечь замыслила, змея лютая, взором злым как будто зверь лютый; радость дьявола буйствует, невеста сатане готовится.

    И когда настал — после торжественного стола — час пира веселого, тогда, дьяволом омраченная злодейка та, княгиня Марья, кума крестная, подносила чару питья куму крестному и била ему челом, поздравляла с крестником, Алексеем Ивановичем. А в той чаре — питье приготовлено лютое, питье смертное. И князь Михаил Васильевич выпивает эту чару досуха, а не знает, что злое питье это лютое, смертное. И скоро у князя Михаила все в утробе возмутилось, и не допировал он званого пира, и поехал к своей матушке княгине Елене Петровне.

    И как входит он в свои палаты княжеские, увидела его мать и взглянула ему в ясные очи. А очи у него сильно помутились, а лицо у него страшно кровью залито, а волосы у него на голове дыбом стоят и шевелятся.

    И заплакала горько мать его родимая и в слезах говорит ему слово жалостное: «Дитя мое, сыночек, князь Михаил Васильевич! Почему ты так рано и быстро со званого пира уехал? Или твой богоданный крестный сын принял крещение без радости? Или тебе в пиру место было не по отчеству? Или тебе кум и кума подарки дарили не почестные? А кто тебя на пиру честно упоил честным питьем? С этого питья тебе вовек теперь будет не проспаться! Сколько раз я тебе, дитятко, в Александрову слободу наказывала: не езди в город Москву, опасны в Москве звери лютые, пышут ядом змеиным, изменническим».

    И пал князь Михаил на постель свою, и начала утроба его люто разрываться от того питья смертного. Он метался по постели в тоске, и бился, и стонал, и кричал так сильно, как будто зверь под землей, и звал отца духовного. Мать же его и жена, княгиня Александра Васильевна, плакали, и весь дом его наполнился плачем, горькими воплями и причитаниями.

    И дошел слух о его страшной болезни до войска его и до его помощника, до немецкого воеводы, до Якова Пунтусова. И многие доктора немецкие с разными лечебными припасами не могли никак течение болезни назад повернуть. И пошли со двора от князя доктора немецкие, и слезы о нем проливали, как о государе своем.

    И в тот же день перед всенощной — как сказано в житии Василия Великого — «солнце к солнцам зашло»,— случилось это на исходе дневных часов, месяца апреля в 23 день, в ночь со дня памяти великого воина и мученика Георгия на день памяти воеводы Саввы Стратилата, — ведь и князь Михаил был и воин, и воевода, и стратилат. Но тогда сразу весть эта не разнеслась по Московскому государству из-за того, что тогда ночь была. Утром же на рассвете, во вторник, когда солнце начало всходить, слух разнесся по всему царствующему граду Москве: «Покинул этот свет, скончался князь Михаил Васильевич!»

    И тогда собираются к его дому множество войска, дружина и храбрые его помощники, и множество народа, как пишется: «Юноши с девами, старики с молодыми», и матери с младенцами, и люди всякого возраста,— все со слезами и громким рыданием. От войска же его и храброй дружины князя Михаила Васильевича приходят в дом его ближайшие его помощники, воеводы и дворяне, и дети боярские, и сотники и атаманы, и к одру его припадают со слезами, с громким воплем и стенанием. И жалобно, сквозь слезы, говорили они и причитали: «О господин, не только, не только, но и государь наш, князь Михаил Васильевич! Покинул ты этот свет, предпочел быть воином небесного царя, а нас на кого оставил? И кто у нас грозно, и красиво и храбро полки выстроит? И кому приказал нам теперь служить? И у кого нам жалованья просить? И за кем нам радостно и весело на врагов ехать на бой? Ты, государь наш, не только подвигом бранным своим врагов устрашал, но и замыслами: только задумаешь поход на врагов, на литовцев и на поляков, как они от одной мысли твоей далеко бегут, страхом охваченные. А ныне мы — как скоты бессловесные, как овцы, не имеющие сильного пастыря! У тебя, государя нашего, в полках нашего войска и без наказания порядок, страшный и грозный для врагов, а мы все — радостны и веселы. И как ты, государь наш, перед нашими полками поедешь, и мы, как на солнце на небе, на тебя насмотреться не можем!»

    Пишем все это вкратце, ибо не сумеем подробно жалостный их плач и причитание описать. Но вернемся к прежнему повествованию.

    Так ко двору его стекаются и власть имущие, и всем распоряжающиеся, и управляющие царскими делами и народными, стекаются и нищие, и убогие, и вдовицы, и слепые, и хромые — все со слезами и горьким воплем плачут и причитают; собираются и богатые вельможи.

    Пришел и немецкий воевода Яков Пунтусов с двенадцатью своими воеводами и дворянами. Московские вельможи не хотели его — из-за его неправославия — в дом к князю пустить, к мертвому телу. Яков же с бранными словами и в слезах сказал им: «Как же вы меня не пустите своими очами видеть не только господина моего, но и государя и кормильца! Что такое случилось?!» И пустили его в дом. Пришел Яков и увидел мертвое его тело и разрыдался горько и целовал его; простился и пошел со двора, горько плача; и, захлебываясь от слез, говорил: «Люди московские! Уже не увидеть мне больше такого государя не только на Руси вашей, но и в моей Немецкой земле, даже и среди королей!» 

    Пришел и сам царь с братьями своими, пришли и патриарх (тогда святительский престол Великой России держал Гермоген), и митрополиты, и епископы, и архимандриты, игумены и протопопы, и весь священный собор, и иноки, монахи и монахини, и не было места, где можно было бы поместиться, из-за множества народа.

    Затем посылают искать — на всех торгах Московского государства — дубовую колоду, то есть гроб, чтобы положить в него тело его. И, сняв мерку, по всем торжищам ходили, и выбрали самую большую колоду изо всех, но никак не могли вместить его тело. И тогда еще выдолбили с концов эту колоду и так с трудом положили в колоду тело, чтобы нести его в церковь. А затем привезли огромный каменный гроб, но и в тот нельзя было вместить тело его, ибо был он телом очень велик, по речению пророка Давида, «больше сыновей человеческих». И тогда, уложив его в деревянный гроб, понесли и хотели положить в Чудовом монастыре архангела Михаила до того времени, пока тело его не положат в граде Суздале, вместе с гробами прародительскими и родительскими, и пока не приготовят упомянутый выше каменный гроб. Но в городе Суздале в это время были великие беспорядки, так как взяли там верх изменники и литовские люди, паны с войском своим; и решили, что когда те уйдут оттуда, тогда отвезут его в город Суздаль. 

    И услышал народ, что хотят тело его в Чудовом монастыре положить, и возопил весь народ в один голос:  «Подобает, чтобы такой муж — воин, и воевода, и врагов победитель, был положен в соборной церкви архангела Михаила, вместе с гробами царскими и великих князей, ради его великой храбрости и побед над врагами, а также и потому, что происходит он из их же рода и колена», — как мы уже ранее сказали.

    И тогда царь громогласно народу объявил: «Достойно и справедливо так поступить». И тогда на головах понесли его в соборную церковь архангела Михаила; шли за ним патриарх, и митрополиты, и весь священный собор, шел за ним царь и царские советники, и множество народа шло впереди и сзади, и священный собор пел надгробное пение.

    От крика же народного и громких причитаний надгробное пение заглушалось и не слышны были из-за них голоса поющих. И удивительно было видеть такое стечение народа, идущего впереди и позади гроба, и было людей бесчисленное множество, как звезд небесных, или, по Писанию, как песка морского. И нельзя было увидеть ни одного человека, который бы не плакал, но все были в слезах, крик, и плач, и рыдание громкое раздавались отовсюду: плакали и богатые, и убогие, и нищие, хромые и слепые, а безногие ползали, бились головами о землю, плакали и жалобно причитали. И сам царь и патриарх плакали горько — со стенаниями, воплем и рыданием на глазах у всего народа; если у кого-нибудь и было каменное сердце, то и тот слезами заливался от жалости, видя весь народ плачущим.

    И так с великим трудом — из-за тесноты — несли его тело в гробу к церкви,— народ теснился так же, как некогда при погребении Алексея, человека божьего, и донесли, и поставили посередине церкви архангела Михаила; и, отпев подобающее надгробное пение, разошлись до тех пор, пока упомянутый выше каменный гроб не приготовят и могилу для гроба не выкопают. Но убогие и нищие, вдовы и иноки сидели у гроба в этот день, оплакивая его и скорбя, и псалмы Давида над гробом непрестанно читали, попеременно, день и ночь.

    Утром, на рассвете, закончилось утреннее славословие; когда же солнце ярче засияло и настал второй час дня, опять собрался народ со всего Московского царства, так как вчера еще не все узнали о смерти и не было известно, где будут погребать. Теперь и то и другое узнали, и стекается поэтому бесчисленное множество людей отовсюду: мужчины и женщины, и, как выше говорилось, старики с молодыми, нищие, слепые и хромые, и такие, которые и не видели его, пока он был жив, но слышали о его храбрости и победах над врагами и теперь захотели быть среди погребающих. Тогда и торжища обезлюдели и все лавки пустыми остались, а холопы бросили службу у господ своих, и все дома опустели, остались без жителей: люди всех возрастов стекаются на погребение его.

    Через некоторое время царь и патриарх, и прочие власти, и священный собор собрались все в церковь эту, и начался обряд погребения пением по уставу, и голоса поющих громко неслись ввысь, пели два хора попеременно. И были здесь бояре и служилые люди, которые с ним вместе несли тяжелую воинскую службу, были вместе в победах и поражениях, а более всего было людей из простого народа, по сказанному выше, как звезд небесных или песка морского: вдов, оставшихся без мужей, монахинь, нищих, сирот, причитающих с плачем и воплями. И не стало слышно голосов поющих, и казалось, что все как будто в исступлении ума, как будто и воздух загудел, и сама земля застонала, и камни зашевелились — не только в церковных стенах, но и в городских; по словам пророка, «крыша храма поднялась от голосов вопиющих». И не слышно было голосов поющих, а священники осветили все в церкви множеством свечей, и пол церковный был залит слезами народными.     И не сказать и не описать этого, а по апостольскому речению и «сердце человека не постигнет» то, как люди оплакивали его и как жалобно причитали! Одни называли его столпом, опорой Русской земли, другие именовали укрепленной и сильной крепостью, иные называли новым Иисусом Навином, иные — Гедеоном и Бараком, или Самсоном, победителем иноплеменников: уехал с малыми силами, и увеличил их, и вернулся со многими. Одни называли его Давидом, отомстившим врагам, другие — Иудой Маккиавейским, бесстрашно воевавшим в такое трудное время. И, как апостол сказал, «возмужали в немощи, и стали сильны в сражениях, обратили в бегство полки иноплеменников». Кто-то из народа громогласно возопил со слезами в храме архангела Михаила: «Взял у нас, господи, такого воеводу князя Михаила Васильевича — теперь сам защищай нас, как при Езекии от Сеннахирима, царя Ниневийского!» А кто-то из слуг князя сказал: «Не суждено такому телу в земле истлеть: мне известна его телесная и духовная чистота».

    Да что много говорить: уши не вместят жалобных причитаний их плача! И казалось всем, что сон видят или не в полном разуме они, как было это с Петром апостолом, когда ангел вывел его из темницы.

Не только люди Русской земли плакали и все государство, но и иноземцы, немецкие люди, и сам шведский воевода Яков Пунтусов плакал и русскому народу, в слезах от жалости, говорил: «Уже не стало нашего кормильца и вашего покровителя, Русской земли опоры и защиты, крепкого воеводы!» Другие же люди из народа и с ними весь русский народ — умолчим далее о слезных и жалостных причитаниях немецкого воеводы — возопили: «Воистину так оно и есть!» Ведь плач их, как в Евангелии сказано, «не поместится в писаных книгах».

    И так, отпев надгробную службу, кладут его в каменный гроб, о котором речь была выше, и относят его в придел за алтарем соборной церкви, на южной стороне,— в церковь Обретения честныя главы пророка Иоанна Крестителя. И там опускают его в только что выкопанную могилу, в которой никто, по Евангелию, прежде него не был положен, в той же соборной церкви, как прежде сказали, за алтарем придела святой живоначальной Троицы, где были погребены благочестивые, блаженной памяти цари и великие князья: царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич, в иночестве Иона, и сын его, благодатный и благородный и благочестивый царевич Иван, и второй сын его, царь и великий князь всея Руси Федор Иванович.

    Еще немного об этом поговорим, напомним о ветхозаветных историях, о том, как плакал о патриархе Иакове Иосиф и другие его братья, и с ним египтяне, или о том, как плакал весь народ Израиля при пророке Моисее во время исхода израильтян из Египта в пустыни горы Синайской, или о том, как великим плачем плакал о пророке Самуиле весь народ Израиля; не меньше был плач и о царе Иосии, плакал униженный и побежденный народ Израиля об Иуде Маккавее и о братьях его. Здесь же не меньший был плач всенародный, нового Израиля, христианского народа государства Московского.

    А о матери его княгине Елене Петровне и жене его княгине Александре Васильевне что можно сказать или написать! Самим вам известно материнское горе и рыдание, и по своим детям понимаете, каково материнскому сердцу страдать по своему дитяти, даже если смерть забирает самого младшего ребенка, а не единственного. И как описать то, как княгиня Елена и княгиня Александра горько плакали, и кричали, и вопили, и бились о гробницу белокаменную князя Михаила, жалобно в слезах причитая.

    Мать его причитала жалобно: «О дитя мое, милый князь Михаил! Для моих слез ты из утробы моей на этот свет родился! И зачем ты только в утробе моей зародился! И зачем утроба моя тебя выносила, не извергнула тебя на землю!» А жена его причитала:

«Государь мой, князь Михаил Васильевич! Жена ли тебе не по сердцу была — я, грешница, и ты того ради смерти предался? И почему мне ничего не поведал? А теперь возьми меня в твой каменный гроб, и пусть в гробу я смерти предамся! Готова за тебя в аду мучиться, чем оставаться живой без тебя на этом свете!» Сами представьте их жалобное причитание, весь плач их горький не описать!

    Да будет вам известно, что и сам царь Василий, когда возвратился с погребения, пришел в палату свою и на престол золотой свой царский ниц упал и плакал, захлебываясь от горького плача, и так престол слезами намочил, что слезы на пол с престола капали.

    Мать же его, княгиню Елену, и жену его, княгиню Александру, ближние их верные слуги едва смогли, с трудом оторвав от гробницы, отвести в дом их. Монахини же, иноки и вдовицы со слезами утешали их: «Не плачьте, княгиня Елена Петровна и княгиня Александра Васильевна! Богу так было угодно, чтобы короткий век он жил; а вам бы не помешаться в разуме от долгого плача и скорби великой!» И княгини, мать и жена его, придя в дом свой и упав ниц на скамью, плакали горько и захлебывались от плача, стонали и скамью слезами залили, и слезные потоки, как речные струи, на пол со скамьи лились, и до утра они без

пищи были, как и Давид, когда плакал он по Ионафане, сыне Саула.

    И старицы, словно галки, а вдовы, словно ласточки, сидели около церкви утром и весь день, так же и матери с младенцами и многие боярские жены, овдовевшие, сами печалуясь, пришли вместе к соборной церкви.

    И было среди людей большое смятение и волнение, споры об этой смертельной болезни, и говорили все друг другу: «Откуда на такого мужа пришла внезапная беда: смерть как мечом посекла, ведь это был такой воин и воевода? Если это божие попущение, то воля господня да будет!» И все тогда в скорби были.

    Не подобает о случившемся молчать, ведь сказал ангел Товиту: «Дела бога — надо проповедовать, а тайны царя — таить». Так и здесь случилось. Один из жителей города — раньше он был на царской службе, служил иконописцем Дворцового приказа — поведал нам, рассказывая осторожно: «Прежде,— сказал,— кончины его княжеской (того князя, о котором теперь повесть рассказываем) за 15 дней, в ночь с праздника Воскресения Христова на понедельник, я видел видение. Казалось мне, что я стою на площади государевой — между соборной церковью Пречистой и собором Архангельским. И посмотрел я на царские палаты. И видится мне, что один из столпов расселся и потекла из него вода, такая черная, как смола или деготь. Затем одна половина столпа отломилась и упала, а вскоре после этого и другая половина разрушилась, и обе рассыпались в прах. И падение это показалось мне страшным. Я со страхом очнулся от сна и размышлял о видении этом. И после заутрени уже дольше скрывать свой сон не смог и рассказал его тут одному мужу, старому по возрасту — ему было 90 лет от рождения — и у царей в приказах он занимал чины большие и многое знал, и по старости оставил царскую службу, и жил в смирении, содержание на жизнь получая от своих вотчин. Он же, услышав от меня этот рассказ и подумав, сказал мне: «Кажется мне, что какому-то великому мужу из царского окружения грозит смерть». И я размышлял о видении этом и о словах старца и никому не рассказывал о них до сего дня, пока не сбылось это в настоящее время».

    О прочем же умолчим, да не постигнут нас, по словам апостола, беды, лишь немного побеседуем о случившемся.

 

 


    Автор проекта и составитель - Александр Петров (Россия)

 Студия "Мастерская маршала Линь Бяо"

 Copyright (С) 2000-2002 by Alexander Petrov (Russia). All right reserved.       Webmaster: petrov-gallery@yandex.ru

 


Hosted by uCoz