ИНОЕ СКАЗАНИЕ

За той, первой историей, следует второе
сказание, и где в первой истории слово
сокращено, здесь добавлено, а где в первой
истории написано полно, здесь сокращено.
Сказание это написано другим автором

     По Божьей воле, а более по его человеколюбию, в лето 7092 [1584]-е преставился благоверный и христолюбивый и пресветло сияющий в благочестии государь царь и великий князь Иван Васильевич, самодержец всея Руси, месяца марта в 18 день. И остались после него его царского корня две пресветлые ветви, его сыновья — царевич Федор Иванович всея Руси да его меньший брат царевич Дмитрий Иванович всея Руси, дети от разных матерей. Благочестивый и христолюбивый царевич Дмитрий Иванович, страдалец, тезоименитый великому мученику Дмитрию Солунскому, родился от матери царицы Марии Федоровны Нагой. А старший его брат царевич Федор Иванович всея Руси родился от матери благоверной и богомудрой царицы Анастасии Романовны Юрьевой.

     В лето 7091 [1583] после рождения блаженного царевича Дмитрия благочестивый и христолюбивый царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси, отец благородных царевичей, заболел телесной болезнью. И когда царь уже совсем изнемогал, он приказал благородных детей своих, благоверных царевичей Федора и Дмитрия, верному своему другу, правителю и доброхоту, благонравному боярину князю Ивану Петровичу Шуйскому, да князю Ивану Федоровичу Мстиславскому, да Никите Романовичу Юрьеву, чтобы их, наших государей, воспитали и со всяким тщанием стерегли их царское здоровье. И вскоре предал в руки Божии свою душу царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич и, оставив земное царство, отошел в вечное блаженство небесного царства. И по милости Божьей, в троице прославляемого Бога, после отца своего блаженной памяти царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича, по его благословению и повелению, царевич Федор воцарился и сел на превысочайший престол Богом хранимого Российского царствия в Московском государстве в том же 92 [1584]-м году, месяца мая в 1 день, на память святого пророка Иеремии, и стал царем всему Российскому государству. А младший его брат благочестивый царевич Дмитрий после смерти отца остался в младенческом возрасте, лет двух или меньше. Он недолго пробыл в державе отечества своего в царствующем граде, а потом с матерью был отправлен в область Русской державы в город Углич, где принял многие скорби и гонение от некого человека, нареченного Борисом Годуновым.

     По прошествии недолгого времени зломысленный дьявол проник в сердце одному из вельмож, упомянутому выше Борису Годунову. Этот Борис был шурином царю и великому князю всея Руси Федору Ивановичу. И Борис уподобился ветхозаветному змею, что некогда прельстил в раю Еву и нашего прадеда Адама и лишил их наслаждения райскою пищей. Так же и этот Борис начал прельщать многих бояр и дворян из царской палаты, подчинил себе многих начальствующих и богатых купцов, одних привлек дарами, а других угрозами, как змей шипением. И увидел себя среди царского синклита превыше всех почитаема, и начал вынашивать дьявольский замысел, и поднялся на своего господина, на князя Ивана Петровича Шуйского и на его единородных братьев. Во все времена лживые ненавидят праведных и дьявольский обычай таков: едва страсть охватит его, становится свирепее лютого зверя. Такой если и добро творит, все равно именуется злым, ведь горький плод, даже и медом помазанный, не становится сладким. Но, с божьей помощью, он не сумел причинить им никакого зла, а сам на себя навлек позор и проклятия.

     И стало известно всенародному собранию московских людей, что Борис замышляет против них зло, и захотели они со всеми их родственниками без пощады побить его камнями. И Борис, видя себя проклинаемого и преследуемого всеми людьми, прибег к хитрости и вновь начал прельщать великого боярина князя Ивана Петровича и его родственников, князя Василия Ивановича с его единокровными братьями, призывающе их жить с ним в согласии и обещал, что никому на другого злых советов не советовать и не замышлять, и вместе беречь жизнь и здоровье царского величества. И боголюбивый князь Иван Петрович и его родственники, князь Василий Иванович и его братья, как и прародители их, боясь Бога и сохраняя в сердцах своих великую веру в Бога и к людям нелицемерную правду, поверили, что пронырливый Борис говорит правду. Ведь всякий незлобивый человек верит каждому слову, а коварный, напротив, начинает размышлять. Эти же были незлобивы и поверили ему и положили клятву промеж себя иметь любовь и доброту, как и раньше.

     Но Борис и после этой клятвы не угасил злого своего огня и захотел приобрести славу выше своей меры, вновь стал умышлять в злоковарных своих замыслах, в чем бы им пакость сотворить, но и тем лукавством не сумел причинить никакого зла благородному боярину князю Ивану Петровичу и его родственникам: они были сохраняемы крылом Господа. И вновь начал Борис отверзать свои лукавые уста и, как змея, источая смертоносный яд свой, говорил, чтобы сей благоверный боярин князь Иван Петрович произнес перед народом проповедь о том, что у него и его родственников нет гнева и никаких подозрений на Бориса, затем, дабы Бориса не предал смерти московский люд. А они думали, что Борис говорит им сущую правду без лукавства, и объявили всем свое решение. И услышав то, московский люд перестал гневаться на Бориса.

     По прошествии некоторого времени князь Иван Петрович пожелал осмотреть царские пожалования и вотчины своих прародителей, поехал в свою вотчину, что в окрестностях города Суздаля. А тот лукавый Борис, забыв свое обещание и отступив от веры, видя, что настало удобное время для погубления князя, послал своих сообщников вслед князю Ивану Петровичу и повелел схватить его будто бы по государеву повелению, от палаты его царского величества, послал его в заточение на Белоозеро и там уморил его насильственной смертью. А потом его родственников, князя Василия Ивановича Шуйского и его единокровных братьев, разослал в заточение по разным городам, а их брата князя Андрея Ивановича отослал в Буй-город и там повелел уморить его насильственною смертью. Также повелел и многих богатых купцов казнить посреди города, а их дома отдал на разграбление, а других разослал в заточение по разным городам, и многих жен осиротил и детей убил. Лютой кровью и слезами не наполнил ненасытной своей утробы и вновь обрушился на своих господ, на князей и на бояр, и многих из вельмож различной смерти предал, их же число знает один Бог, и никакой кровью не мог утолить своей утробы, жаждущей славы.

     О, лютый час! Как не пролить о том слезы? И как моя рука может написать об этом? Восстанет предатель, как Иуда Искариот на своего учителя Иисуса Христа, сына божьего, так и тот Борис собирается убить своего государя царевича князя Дмитрия, что и сотворил окаянный святоубийца. И начал размышлять лукавый тот раб, как бы ему вырвать богоизбранный царский корень, всячески ища смерти сему тезоименитому благочестивому царевичу, не желая оставлять наследника их отеческому престолу, сам желая получить царство. Забыв Бога, спасающего избранников своих, он наносил оскорбления и притеснял сего благочестивого царевича, не раз подсылая ему смертоносный яд, надеясь его умертвить. Царевич же все это принимал с радостью, зная, что вражья сила бессильна против силы Божьей, и во всем следовал смирению владыки своего Христа, как тому приходилось страдать ото всех, без всякого сомнения, не забывая сказанное: “Надейся на Господа, ибо он — прибежище от скорби”, и все преследования переносил с радостью. И тот лукавый раб, видя все это, ничего не мог сделать, не мог причинить никакого зла благочестивому царевичу и послал в город Углич своих советников и прислужников — дьяка Михаила Битяговского да его племянника Никиту Качалова. И повелел им отсечь ту царскую молодую и прекрасно расцветшую ветвь, благоверного царевича Дмитрия, сжать его, как несозревший колос, предать смерти незлобивого младенца, заклать его, как агнца...

     И они, посланные завистливым Борисом Годуновым, пришли на Углич, тая в себе злой умысел и иное преступление замышляя против святого, дерзнувше предать неповинной смерти благочестивого своего господина, а ему в ту пору было восемь лет. Но они не оставили своей злобы, тайно действуя и добиваясь того, что им было повелено, пока не достигли цели, как древние иудеи собирались убить владыку Христа, Бога нашего. А названный выше раб-завистник, поднявший руку на господина своего, захотел тайно умертвить сего благочестивого царевича, а не знал, что сказано в писании: “Горе беззаконным, ибо злом воздастся им за дела их рук”. А немилостивые юноши, которые были названы выше, стали ждать удобного часа, чтобы предать смерти святого и благочестивого царевича. И однажды, как это обычно делают дети, святой отрок вышел поиграть, и те злочестивые юноши как немилостивые волки напали на святого, и один из них извлек нож, беспощадно ударил святого по шее и перерезал ему гортань. Беззаконные предали его смерти как незлобивого агнца, и тогда же нечестивые убийцы приняли отмщение за кровь праведника: они были побиты людьми того града. Святая же душа благочестивого и добропобедного мученика царевича Дмитрия, возлетев к небесным селениям и к престолу трисолнечного божества, несказанное и божественное и немыслимое видела и наслаждалась (...). А честное и страдальческое его тело осталось на земле, обагренное кровью, сияя будто солнце. И было положено в том же городе Угличе в церкви боголепного Преображения господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа (...).

     И вновь тот Борис начал в сердце своем беспрестанным желанием желать и будто неугасимым огнем гореть, неусыпно во все дни и ночи помышляя о державстве Московского государства и всей великой России, как и каким образом захватить царский престол и исполнить свое желание без позора. И прежде начал выпытывать от волхвов и звездословцев, собирая их из многих стран и народов и царским именем приводя к себе в Московское государство и вопрошая, можно ли ему добиться престола царского и быть царем. И они, видя его великое желание и в большее предвкушение и радость вводя его, говоря ему, что он родился под царской звездой и будет царем великой России. И, говоря так, они принимали почет и великое жалование от него в течение недолгого времени, потом же он коварно и тайно предавал их смерти (...}.

     И наступил год отшествия из мира сего в небесные жилища святого и праведного государя царя и великого князя Федора Ивановича, всея Руси самодержца, седьмой тысячи 106 [1598] года месяца января в 6 день, и его преставление было от неправедного убийства, совершенного тем же Борисом. О, как могу промолчать об этом? Если мы промолчим, то камни возопят. И это дерево, приносящее благородный плод и посаженное рукой всещедрого превечного бога, тот же Борис подрубил, выкорчевал, даже и до самой смерти. И как прежде, имея лукавый и пронырливый нрав, бояр и царских советников и вельмож, и властителей, и купцов, и всяких людей прельстил, одних дарами, других любовью, а иных злым запретом, и не смел никто из бояр или простых людей перечить ему. И так тот Борис по отшествии к Богу государя царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси начал посылать своих злых советников и слуг ко царствующему граду Москве и по всем сотням и по слободам и по всем городам Российской области ко всем людям, чтобы всем миром просили на государство Бориса. Бояре же, и властители и вельможи, и весь царский синклит, и купцы, и всенародное множество Московского государства, боялись Борисова злого преследования и казни и междоусобной брани, а его сторонники и советники старались и, по Божьему уставлению, никто не смел против Бориса и слова сказать. А люди, подученные злыми советниками и слугами Бориса, хотя и не хотели его на царство, но боялись его злых преследований и молили его перед боярами и властителями и вельможами и пред царским синклитом принять скипетр великой России. И потому те, кто был достоин этой чести, не решались добиваться ее, думая, что народ обращается к Борису по истинной сердечной любви, а не неволей.

     Он же, зломысленный, лукавый проныра, уже много лет желая того и добиваясь, а тут будто и не хотя и не скоро поддаваясь уговорам и не раз отказываясь, предлагал избрать более достойных. А сам отправился в великую лавру Божьей матери, построенную в память о чуде Смоленской иконы Девичьего монастыря, и там прислуживал своей сестре царице Ирине, уже инокине Александре, а многие люди каждый день просили его принять царство. Он же стыдился и боялся своей сестры инокини Александры, потому что она не позволяла ему так поступить, ибо знала, как издавна он желал этого и как пролил за это много неповинной крови больших бояр, правящих в Российском государстве и служивших своему государю истинно и право, также купцов и людей иных всяких чинов погубил. Советники же его и сторонники принудили людей молить и бить челом инокине великой государыне Александре и просить ее брата Бориса на царство, и так молили Александру всенародным множеством всякий день с великим воплем и плачем.

     А великие бояре, происходящие от скипетродержавного корня, родственники великому государю царю и великому князю Федору Ивановичу всея Руси и сами достойные принять скипетр, не захотели избрать царя между собой, но отдали решение на волю народа, ибо они и так были при царях велики, и честны, и славны, не только в великой Руси, но и в иных странах. И даже те, кто не хотел Бориса, не смели против него говорить из-за его злого и лукавого нрава.      Как в Царьграде Божьим изволением Фока Мучитель убил кроткого царя Маврикия и захватил Греческое царство, так и сейчас Борис на Москве захватывает царство лукавством и неправдою. Собранные же многие люди к честной лавре Борисовыми сторонниками были принуждаемы молить великую государыню инокиню Александру бить челом и просить на государство брата ее Бориса, они же еще сильнее молили с великим воплем инокиню Александру, дабы благословила на Московское государство брата своего Бориса. И так народ докучал ей многие дни. Бояре же и вельможи стояли перед ней в келье, а другие на крыльце вне кельи у окна, а многие люди стояли на площади. Многие были и неволей приведены, и порядок положен — если кто не придет просить Бориса на государство, с того требовать по два рубля в день. К ним были приставлены и многие приставы, принуждавшие их великим воплем вопить и лить слезы. Но откуда быть слезам, если в сердце нет умиления и усердия и любви к нему? И они вместо слез глаза смачивали слюной... И таким лукавством обратили ее на милость, что, видя всенародного множества усердие к нему и не могуще слышать и видеть многих воплей и жалоб в народе, дает им волю, да поставят на Московское государство Бориса.

     И люди снова начали бить челом и молить Бориса Федоровича Годунова принять в свою руку скипетр великой России (...). И патриарх, видя народное усердие и тщание к Борису, более всех захотел Бориса на государство, и Борисовы сторонники и доброхоты принуждали к этому патриарха Иова. И патриарх со всем освященным собором берет икону Пречистой Богородицы, написанную евангелистом Лукой, и другие святые иконы и мощи и пешком несут их туда, где народ молил Бориса. Он же будто устыдился пришествия образа Богоматери, и принимает скипетр Российской державы, и венчался царским венцом в 107 [1598] году, сентября в 3 день, и царствовал семь лет. И во время правления своего великой Россией начал себя укреплять и утверждать, чтобы ему много дней и лет пробыть, держа скипетр великой России, а после него роду его скипетр держать, и затем многих бояр и вельмож рассылая по дальним и разным городам и разными злыми смертями их умерщвляя и искореняя царский род.

     О, братья любимые! Не удивляйтесь началу, но посмотрите, каков будет конец. Видя же это всевидящее недреманное око Христос, как неправдою захватил скипетр Российской области, и захотел ему отомстить пролитие неповинной крови новых своих страстотерпцев, просиявшего в чудесах царевича Дмитрия и царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси и прочих, неповинно убитых им, и неистовство его и неправедные убийства обличить и другим его сторонникам показать пример, чтобы не следовали его лукавой жестокости. 

     И попустил на него врага, оставшуюся головню от сгоревших Содома и Гоморры или непогребенного мертвеца, чернеца (по слову Иоанна Лествичника: “Всякий чернец прежде смерти умрет, гробом ему будет келья”) — законопреступника расстригу Гришку Отрепьева, родом также из Российской области, из города Галича, из неродовитых людей Юшку Яковлева сына Отрепьева, как и сам тот святоубийца Борис Годунов. И тот Юшка остался после своего отца совсем мал со своею матерью и был научен ею божественному писанию. Выучив один Часовник и Псалмы Давидовы, он ушел от своей матери и начал витать в царствующем граде Москве. И по прошествии некоторого времени случилось ему разговаривать с игуменом Успенского монастыря Трифоном, Вятской области, города Хлынова, и тот игумен Трифон уговорил его стать монахом. И по совету того игумена он постригся в иноческий образ, и ему нарекли имя Григорий, а было ему тогда 14 лет. И он отправился в город Суздаль и начал жить в обители всемилостивого Спаса в Евфимьеве монастыре, и из того монастыря перешел в том же уезде в монастырь к Спасу, называемому на Куксе. И не хочу много говорить об этом. Жил, путешествуя, во многих монастырях, и вновь возвратился в царствующий град Москву и начал жить в Чудове монастыре. И по воле настоятеля той честной лавры архимандрита Пафнутия был поставлен в дьяконы рукоположением святейшего Иова, патриарха московского и всея Руси.

     И желая искать и постигать с усердием премудрости богомерзких книг, впал в лютую ересь. А когда жил в царствующем граде Москве, был известен многим из мирских человек, также и властителям и многим инокам. И из Чудова перешел в обитель Николы на Угреше и начал в безумии своем возноситься и впал в лютую ересь, как безумный Арий свергся с высоты и со своею премудростью сошел на дно адово. И немного спустя ушел из Никольского монастыря на Угреше и поселился в Костроме в общежительном монастыре Иоанна Предтечи на Железном Борку. И оттуда вновь пришли они в Москву и затем, оставя православную христианскую веру, отбежали в Литву, причем он прельстил идти с ним двух иноков — чернеца Мисаила Повадина да чернеца Варлаама. А бегство его и старцев было таково:

Извет старца Варлаама, поданный после
убийства Расстриги царю Василию
Ивановичу всея России

     Царю государю и великому князю Василию Ивановичу всея Руси бьет челом и извещает твой государев нищий богомолец Варлаам. В прошлом, государь, в 110 [1602]-м году в великий пост, на второй неделе в понедельник, иду, государь, я Варварским крестцом, и сзади ко мне подошел молодой чернец, и он, сотворя молитву и поклонившись мне, начал меня спрашивать: “Старец, из которой ты честной обители?” И я сказал ему, что постригся в старости, а пострижения Рождества Пречистой Пафнотьева монастыря. “И который чин имеешь, крылошанин ли, и как твое имя?” И я ему сказал имя свое — Варлаам. И стал я его расспрашивать: “Из какой ты честной обители и какой чин имеешь и как твое имя?” И он мне сказал: “Жил в Чудовом монастыре, а чин имею дьяконский, а зовут меня Григорием, а по прозвищу Отрепьев”. И я ему говорил: “Что тебе Замятня да Смирной Отрепьевы?” И он мне сказал, что Замятня ему дед, а Смирной — дядя”. И я ему говорил: “Какое тебе дело до меня?” И он сказал: “Жил я в Чудовом монастыре у архимандрита Пафнотия в келье да сложил похвалу московским чудотворцам Петру, Алексею и Ионе. Да у патриарха Иова жил я, и патриарх, видя мои способности, начал меня в царскую думу с собой водить, и я вошел в великую славу, но мне славы и богатства земного не хочется не только видеть, но и слышать, и хочу с Москвы съехать в дальний монастырь. И есть монастырь в Чернигове, и мы пойдем в тот монастырь”. И я ему говорил: “Ты жил в Чудове у патриарха, а в Чернигове тебе не привыкнуть, потому что, слышал я, Черниговский монастырь — местечко не великое”. И он мне говорил: “Хочу в Киев в Печерский монастырь, а в Печерском монастыре многие старцы души свои спасли”. И я ему говорил, что Патерик Печерский читал. Да он мне говорил: “Поживем в Печерском монастыре, да пойдем в святой град Иерусалим, к храму Воскресения Господня и к Гробу Господню”. И я ему говорил, что Печерский монастырь за рубежом в Литве, а за рубеж ехать нельзя. И он мне сказал: “Государь московский с королем взял мир на двадцать два года, и ныне стало просто, и застав нет”. И я ему говорил: “Для спасения души и чтобы повидать Печерский монастырь и святой град Иерусалим и Гроб Господень,— пойдем”. 

     И в том, государь, мы клялись христианскою верою, что нам ехать, отложили до другого дня и назначили срок, чтобы сойтись в Иконном ряду. И на другой день сошлись в Иконном ряду, а у него еще подговорен ехать чернец Михайло, а в миру звали Михаилом Повадиным, я знал его у князя Ивана Ивановича Шуйского. И мы пошли за Москву-реку и наняли подводы до Волхова, а из Волхова до Карачева, а из Карачева до Новгорода Северского. И в Новгороде он договорился, и нас приняли в Преображенский монастырь, и строитель Захарий Лихарев поставил нас на клиросе, а тот дьякон Гришка на Благовещенье с попами служил обедню и за иконой Пречистой ходил. И на третьей неделе после пасхи в понедельник достали себе провожатого Ивашку Семенова, отставного старца, да пошли к Стародубу и к Стародубскому уезду, а провожатый Ивашко провел нас за рубеж в Литовскую землю, и первый литовский город, что мы прошли, был замок Лоев, а другой — Любец, а третий — Киев. И в Киеве в Печерском монастыре нас принял архимандрит Елисей, и в Киеве всего жили три недели, и Гришка захотел ехать к киевскому воеводе князю Василию Острожскому, и отпросился у братии и у архимандрита Елисея Плетенецкого.

     И я архимандриту Елисею и братии говорил о нем и бил челом, что он собирался жить в Киеве в Печерском монастыре ради душевного спасения, а потом идти к святому граду Иерусалиму к Господнему Гробу, а ныне идет в мир к князю Василию Острожскому и хочет иноческое платье сбросить, и он будет воровать, и Богу и пречистой Божьей матери солгал. И мне архимандрит Елисей и братия говорили: “Здесь-де земля в Литве вольная: кто в какой вере хочет, в той и пребывает”. И я бил челом архимандриту и братии, чтобы позволили жить мне у себя в Печерском монастыре, но архимандрит и братия мне не дали: “Четыре-де вас пришло, вчетвером и уходите”. И пришли в Острог, к князю Василию Острожскому, этот князь Василий в истинной христианской вере пребывает. И мы у него прожили лето, а осенью меня и Мисаила Повадина князь Василий послал в свое богомолие, в Дерманский монастырь Живоначальной Троицы. А Гришка съехал в город Гощею к пану Госкому, да в Гощее иноческое платье с себя скинул и стал мирянином, да начал в Гощее учиться в школе по-латински и по-польски, и люторской грамоте, и стал отступник и нарушитель законов сущей православной христианской веры. И я, государь, из монастыря ездил в Острог к князю Василию и князю Василию бил челом, чтобы князь Василий велел его вернуть из Гощеи и сделать по-старому чернецом и дьяконом, и велел бы его послать к нам в Дерманский монастырь. И князь Василий и все его дворовые люди говорили мне: “Здесь такова земля — как кто хочет, тот в той вере и пребывает”. Да князь мне говорил: “Сын-де мой князь Яныш родился в христианской вере, а держит ляшскую веру, и мне-де его не унять. И ныне-де пан Краковской в Гощее”. А Гришка в Гощее у него и зимовал, а после пасхи из Гощеи пропал без вести и очутился в городе Брачине у князя Адама Вишневецкого и назвался князю Адаму князем царевичем Дмитрием Ивановичем Углицким.

     А тот князь Адам, бражник и безумец, тому Гришке поверил и начал возить его на колесницах и на конях в сопровождении людей. Из Брашна князь Адам поехал в Вишневец и того Гришку с собою взял и к радным панам его возил и называл его царевичем князем Дмитрием Ивановичем Углицким. И в Вишневце у него Гришка Отрепьев прожил лето и зимовал. И после пасхи князь Адам отправил Гришку в Краков к королю Сигизмунду, и сказал князь Адам про него королю, будто он царевич Дмитрий Иванович Углицкий. И король его к руке звал, и он начал прельщать его, называя себя царевичем Дмитрием, сыном благоверного государя царя и великого князя Ивана Васильевича всей великой России самодержца.

     А сам Гришка начал плакать и королю говорить: “Слыхал ли ты про московского великого князя Ивана Васильевича всея Руси самодержца, сколь был велик и грозен, во многих государствах был славен? А я сын его родной князь Дмитрий Иванович. И как Божьим судом отца нашего на Российском государстве не стало, а остался на Московском государстве царем брат наш Федор Иванович всея Руси, а меня изменники наши сослали в Углич и не раз присылали многих воров и велели им порчу на меня наводить и убить меня. И Божьим произволением и его крепкой десницей укрывшей нас от их злодейских умыслов, хотящих нас злой смерти предать, и милосердный Бог не захотел исполнить их злокозненного помысла, и меня невидимою силою укрыл и много лет сохранял, вплоть до нынешнего нашего возраста. И ныне я, возмужав, с Божьей помощью помышляю идти на престол прародителей своих, на Московское государство”. И говоря это, проливает многие слезы. “А и то было тебе, милостивому королю, можно разуметь: как только твой холоп тебя, или брата твоего, или сына твоего убьет, каково тебе в те поры будет? Разумей по этому, каково ныне мне”. И многое другое ему говорил и рассказывал.

     Да то же говорили королю и называли Гришку царевичем Дмитрием Ивановичем Углицким пять братьев Хрипуновых, да Петрушка, человек Истомы Михнева, да Ивашка Шварь, да Ивашка, что нас привел за рубеж, да киевляне, посадские мужики. И тот Гришка с князем Адамом Вишневецким отпросился у короля в Самбор.

     И я королю про того Гришку говорил, что он не царевич Дмитрий, чернец он, Гришкою зовут, а прозвищем Отрепьев, а шел со мною из Москвы вместе. И король и паны радные мне не верили и послали меня к нему, к Гришке, в Самбор, к воеводе Сандомирскому к пану Юрию Мнишеку, и к ним лист обо мне писали. И как меня привезли в Самбор, и расстрига Гришка с меня платье иноческое снял и повелел меня бить и мучить. Да расстрига Гришка начал говорить и сказывать про нас, про меня и про сына боярского Якова Пыхачева, будто мы посланы от царя Бориса для того, чтобы его убить. И того Якова Пыхачева тот расстрига и сандомирский воевода велели смертью казнить, а он, Яков, и перед казнью называл его расстригою Гришкой Отрепьевым. А меня, избив и мучив, велел заковать в кандалы и кинуть в тюрьму.

     И августа в пятнадцатый день тот расстрига пошел войною к Москве, на Успенье пречистой Богородицы, а меня велел держать в тюрьме в Самборе. И держали меня в Самборе пять месяцев, и жена пана Юрья и его дочь Марина меня вызволили и дали мне свободу, и я жил в Киеве в Печерском монастыре. И в 113 [1604/05]-м году, за наши грехи, Божьим попущением, а дьявольским наваждением, а его врага Божия, проклятого от всего вселенского собора, еретика Гришки расстриги злым умышлением, научен от дьявола, как он, еретик, пришел в Москву, а я был в Киеве в Черниговском монастыре. И про то, государь, расспроси пана Юрия Мнишека и его дочь, как он товарища моего Якова Пыхачева велел казнить, и как меня, заковав, оставил в Самборе, и как меня выпустили жена Юрия Мнишека с дочерью, — про все про то ведает пан Юрий Мнишек и его дочь Марина и все его дворовые люди”.

     Этому сказанию здесь конец. Возвратимся к оставленному и расскажем о сборе Тришкиного войска и о его походе к Москве.

     Об этом узнали в Киеве литовские люди и запорожские казаки, что подлинный царевич Дмитрий, родной сын благоверного государя царя и великого князя Ивана Васильевича, всей великой России самодержца, от своих изменников схоронившись и от их злодейских умыслов, ибо хотели предать его злой смерти, скрылся, жил никем не ведом до мужского возраста, и ныне уже возмужал, и помышляет идти на престол прародителей своих, на Московское государство, и самим королем уже истинно испытан, и король обещал его поддерживать и помогать ему Московским государством овладеть. И все, считая его истинным царевичем, присоединились к нему. И потом пришли к нему в Литву русские казаки с Дона и вернулись с ним в вотчину к пану Адаму Вишневецкому.

     И по прошествии некоторого времени его захотел видеть король, и найдя его юным и велеречивым, признал в нем подлинного царевича и обещал ему помогать. А он, зломысленный, обещал отдать королю Российской области город Смоленск и все прочие города Северской страны даже и до Можайска, да и быть с ним в одной и той же вере. А литовский король за это велел созывать вольных людей ему на помощь. А он, окаянный, послал к папе в Рим, и там именовал себя царевичем Дмитрием, и повелел у папы просить помощи, чтобы получить Российское государство, и обещал римскому папе принять их римскую веру, именуя ее правой верой, а православную христианскую веру попрать и церкви Божий разорить, а вместо церквей поставить костелы. И на эти обещания папа римский дал ему золота и серебра и других ценностей, а литовский король собрал столько войска, сколько ему было нужно.

     И в 112 [1606] году августа в 15 день злонравный двинулся в Российские пределы двумя дорогами: от Киева через реку Днепр, а другие шли по Крымской дороге. И в 113 [1606] году, ноября в 26 день, подойдя к Моравску, начал рассылать писания и прельщать вражьей прелестью, умудряем и научаем самим сатаною, в Муром, в Чернигов и в Курск и в иные города, воеводам и приказным и всяким служилым людям, и всем купцам и торговым и черным людям, именуя себя так:

     “От царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси в каждый град воеводам поименно. Божьей волей и его крепкою десницею скрывшего нас от нашего изменника Бориса Годунова, хотевшего нас злой смерти предать, и милосердный Бог не захотел исполнить его злокозненного помысла и меня, вашего прирожденного государя, Бог невидимой силой укрыл и много лет сохранял. И я, царь и великий князь Дмитрий Иванович, ныне вошел в зрелый возраст и с Божьей помощью иду на престол прародителей наших на Московское государство и на все государства Российского царствия. И вы бы, по рождению принадлежащие нам, вспомнили православную христианскую истинную веру, крестное целование, на чем целовали крест отцу нашему, блаженной памяти государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и нам, детям его, что хотели добра нам во всем и кроме нашего царского рода на Московское государство иного государя не хотеть и не искать. И как божьим судом отца нашего и брата на государстве не стало, и лукавством и насилием тот Борис стал на государстве царем, а вы про нас, своего прирожденного государя, не знали и крест ему целовали по незнанию. И вы ныне узнайте нас, своего государя государевича, и от нашего изменника Бориса Годунова переходите к нам и впредь уже нам, государю своему прирожденному, служите без обмана и добра хотите, как и отцу нашему, блаженной памяти государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси. А я вас начну жаловать по своему царскому милосердному обычаю и даже более, и в чести держать, а все православное христианство хотим содержать в тишине, в покое и в благоденственном житии”.

     А люди в тех городах — в Муроме, в Чернигове, в Курске, и в Комарицкой волости, и в Путивле, и в Рыльске, и в Стародубе, и в Ромах (...) никто не стал воевать с ним: куда ни приходил, везде ему отворяли крепостные ворота и оказывали ему подобающее поклонение и приносили дары, какие положены царскому величеству. А другое его войско, что шло по Крымской дороге, города Нарев, Белгород и другие многие города и села присоединило к нему. И тот Гришка пошел к Новому Северскому городу, а в нем сидели воеводы князь Никита Романович Трубецкой да Петр Федорович Басманов, и те ему сдаваться не захотели, а приготовили оружие. А он начал с войском подступать к городу и бить из пушек и из пищалей по городу нещадно, и разбили крепость до самого земляного вала. А воеводы и граждане, сидящие в крепости, видя разрушение крепостных стен, придумали хитрую вещь: начали бить ему челом и милости просить по той причине, будто по незнанию оборонялись против него, а ныне узнали прирожденного своего государя; перестань трудиться, разбивающе крепость, кладем перед тобой все щиты свои и оружие, и готовы ныне отворить тебе крепость и с подобающей честью встретим тебя, как и все другие. И он, услышав это, был рад и повелел стреляющим по крепости прекратить стрельбу. А осажденные тайно приготовили щиты и наставили пушки и пищали, и подняли сабли, и всякое оружие против них приготовили, и сами, как волки, улеглись под щитами и скрылись по тайным местам, и отворили городские ворота. Они же, не зная этого, будто дикие голодные звери на добычу, друг перед другом поспешая, чтобы первыми войти в город, и шли тесно, толкая друг друга. И довольно запустив их в крепость, осажденные начали бить по всему войску, как по стене, изо всякого оружия, и будто мост под стенами города и в воротах намостили из людей, а ворота закрыли, и из тех, кто вошел в крепость, одних побили, а других взяли живьем, и убили у них до четырех тысяч, другие же, видя это, убежали.

А Гришка Расстрига, видя их старание и подобную честь себе от горожан: вместо крестов и образов копья и сабли, вместо кадил — пушки и пищали, вместо благоуханного ладана — пороховой дым и смрад, вместо сладких плодов вкусив пушечных и пищальных ядер, помазанных не медом, а смертельным ядом, — и так поганый исполнился позора и гнева и вновь повелел приступать к граду. А горожане еще более осмелели и, будто одно сердце билось у всех в груди, встали на бой и крепко бились с ними. Они же, стоя под градом, немало сложили голов, но ничего не добились.

     А царь Борис, услыша, что Гришка Расстрига называет себя царевичем Дмитрием и многие города переходят к нему без боя, а стоит под Новым Северским городом, — и посылает из Москвы воевод на выручку града, князя Федора Ивановича Мстиславского, да князя Василия Ивановича, да князя Дмитрия Ивановича Шуйских и с ними многих воевод со многими войсками. Когда же подошли к городу и начали помогать осажденным, и войско с войском сошлись. Как две тучи, наполненные водой, бывают темны перед тем, как дождь прольется на землю, так и те два войска, сходясь на пролитие крови человеческой, покрыли землю, желая одно другого одолеть. И как бывает гром в небесных тучах, так и в земных тучах звучал грохот пищалей, и огонь как молния сверкал во тьме темной, и по воздуху свистели пули и стрелы, вылетавшие из бесчисленных луков, и люди падали, как снопы по оврагам. И так сошлись два войска, и была великая сеча, рубились, друг друга хватали за руки, и был вопль и шум от человеческих голосов и такой грохот оружия, что и земля задрожала, и нельзя было слышать, что один говорит другому. И битва была страшна, как и на Дону у великого князя Дмитрия с Мамаем, ужаса и страха была полна эта битва.

     А Гришка с хитростью приготовился к бою: многие его люди и кони были обряжены в медвежьи шкуры и в овечьи шкуры, вывернутые наизнанку, у других коней по обе стороны — косы, и они режут людей в тесноте и творят много зла. И кони московского войска от тех коней отшатнулись и не пошли на врага. И они в том смятении начали еще больше убивать и одолевать, и так московское войско смешалось, и в этом смятении много людей побили, и дошли до самого воеводского знамени, и человеческими телами замостили землю, будто мостом, и по земле ручьями потекла человеческая кровь, и тяжело ранили самого воеводу князя Федора Ивановича Мстиславского. И так его Гришкино войско одолело, и Борисово войско побежало (...).

     О второй битве при Добрыничах.

     И вновь не спит кровожадный лев, со своими зверями, как на брачный пир, стремится на кровопролитие, лакать христианскую кровь и поедать человеческую плоть, собирает полки воинских людей. Но и эти московские Борисовы воеводы не страшатся его зубов, но еще более дерзко выступают против него и с храбрыми сердцами ополчаются, чтобы отомстить ему за прежде пролитую христианскую кровь. Как ясные соколы на серых утят или как белые кречеты чистят клювы, чтобы клевать, и острые когти, чтобы вонзать в плоть, и расправляют крылья свои, и плечи готовят к убийству птичьему, так и христианские поборники православной веры, облачаются в доспехи воеводы с христолюбивым своим войском против сатанина угодника и возлюбленного бесами его воинства, берут в руки оружие и щиты и призывают на помощь Бога и пречистую Богородицу, христианскую заступницу и помощницу, и московских чудотворцев и всех святых.

     И начали сходиться при Добрыничах под Комарицкой волостью; через несколько дней после первой битвы выстроились оба войска, и была вторая битва, более жестокая, чем первая. Стремились друг друга одолеть, и многое множество людей падало с обеих сторон, как деревья склонялись или как снопы валялись по оврагам, и ни один не хотел отступить от другого, но каждый хотел другого поразить, и друг друга убивали. Страшно и ужасно было это видеть, стояла великая и жестокая битва, и много крови проливалось. И московский воевода князь Василий Иванович Шуйский не мог видеть проливаемой крови, взъярился сердцем, и умно и храбро со своим полком правой руки кинулся на войско сатанина угодника и, надвое разделив его, сек, как траву, опрокинул противостоящих, а те, кто испугался смерти, побежали от него и освободили ему путь. С полком левой руки также показал свое мужество Иван Иванович Годунов: храбро и мужественно нападает и побивает врага, как улицы прорубает, никто против него не может встать. Так и иные воеводы и головы не могли устоять, крепко и единодушно выступили и смяли все войско его, и те, показавши спину, побежали. И они их гнали и без милости рубили их сзади, и многое множество их побили и многих взяли живьем, и мало их спаслось. А самого треклятого князь Иван Татев увез к городу Рыльску, и оттуда он бежал в город Путивль. И если бы его тогда князь Иван Татев не спас, то и сам бы был тут убит. Но за наши грехи он остался в живых, чтобы вновь проливать христианскую кровь и победить царя Бориса.

     И треклятый Гришка Отрепьев еще более страхом и великим трепетом был объят и, потеряв всякую надежду, начал помышлять о побеге в Литву. А царь Борис наполнился ярости и гнева на жителей Комарицкой волости и повелел ее великим пленом пленить и опустошить до конца за то, что предались и служат Расстриге, и всех православных христиан от мала и до велика посечь мечом, а иных мучить различными муками, что и было исполнено. И кто, даже имея камень вместо сердца, не заплакал и не застонал о том, как завоеваны были православные христиане Комарицкой волости царем Борисом? И поганые иноплеменные народы не могут сделать того, что сделал царь Борис, изливая свой гнев и ярость, многими мучениями без пощады мучал и убивал не только мужей, но и жен, и невинных младенцев, сосущих молоко, и побил всех множество — от человека и до скота. И их имущество было разграблено, и дома их были разорены и сожжены огнем, все обращено в пепел, так что небывалое злое его пленение и описать невозможно.

     А когда Гришка Расстрига захотел бежать в Литву, все горожане и все люди, покорившиеся ему, начали его молить со слезами и просить его: “О, великий государь! Ты собираешься обратно идти в Литву, а на кого нас оставляешь? Или предаешь нас в руки изменнику своему Борису, чтобы он нас также пленил, как и комаринских жителей, и лютыми и горькими муками нас замучил? Лучше сам прикажи отрубить наши головы, но не предавай нас живыми в руки Бориса. О, нас постигла великая беда! От одного берега отплыли, а другого берега не достигли и стоим теперь посреди морской пучины. Совсем погибаем: от Бориса отступились, а за тобой не удержались, не знаем, что делать. У нас только один путь к спасению: не отпускать тебя, да бить челом Борису и твоей головой заплатить за нашу вину”. А Гришка ответил им: “Войска нынче у меня нет, видите, — все разбито, едва сам убежал, и вся моя казна истощилась. Я вовсе не думаю о том, чтобы бежать и покинуть свою отчину, но хочу идти в Литву за казной и войском, чтобы с большей силой биться за православные государства своей отчины”. А они ему говорили: “Возьми, государь, все, что мы имеем, а после мы все пойдем с тобой, да все погибнем или получим от тебя жизнь и честь”. И понесли ему все серебро, кто сколько имел: кто тысячу рублей, а кто сто, кто больше, а кто меньше. И Гришка при помощи того серебра едва удержался; явился по собственной воле, а теперь уже и неволей был принужден остаться, потому что его новые подданные не хотели живыми с ним расставаться. И вновь Гришка засел в Путивле и начал собирать войско, откуда сколько смог. И царь Борис немало этому радовался.

     А в городе Кромы засел того же еретического войска казачий атаман Гришка Корела с казаками и с кромлянами. И царь Борис посылает в Кромы своих воевод, боярина Федора Ивановича Шереметева, с большим войском. И они, подступив к городу, крепость осадили и стали штурмовать стены, но защитники города много войска побили и немало пролили христианской крови. И царь Борис еще прислал воевод — князя Федора Ивановича Мстиславского да князя Дмитрия Ивановича Шуйского с большим войском, чтобы скорее взять город. И воеводы собирали войска и храбро и мужественно наступали на крепость, били из пушек по острогу и по городу и всякие стенобитные хитрости использовали и острог и город разбили до основания. Но те казаки, зломысленные и коварные, не боящиеся смерти и непокорные и ко всяким лишениям терпеливые, отсиживались в норах земных и вели бои с осаждавшими из-под земли, да устраивали вылазки из города. И так, не сумев взять города, московские воеводы стояли под Кромами до весны. И тогда много людей в войске умерло от зимней стужи, так как время было очень студеное и стояли страшные морозы. 

     А царь Борис в Московском государстве и в иных государствах и градах Российской державы велел убеждать людей святейшему патриарху Иову и благородному боярину и воеводе князю Василию Ивановичу Шуйскому, ибо их блаженной памяти царь и великий князь Федор Иванович всея Руси посылал осмотреть и предать земле тело убитого благоверного царевича князя Дмитрия Ивановича, своего брата. И повелел им во весь голос проповедовать при стечении множества людей Московского государства, говоря так: “О, всенародное множество! Не сомневайтесь и не верьте слухам, ибо истинно царевич Дмитрий был убит, я его своими глазами видел и даже погребал его в городе Угличе в церкви боголепного Преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и вы за него помолитесь. А идет на нас расстрига Гришка Отрепьев, называясь его царевичевым именем, и вы его проклинайте”. А по государствам и градам посылали грамоты. Но люди никому не верили — ни святейшему патриарху, ни князю Василию Ивановичу Шуйскому, и так говорили друг другу: “Это-де по приказу Бориса и боясь его так говорят”.

     И приказал царь Борис в соборной церкви громогласно читать вечную память благоверному царевичу и великому князю Дмитрию Ивановичу, а расстригу Гришку Отрепьева, идущего на Московское государство, проклинать; так же приказал поступать и по государствам великой России. Но ничего этим не добился, а люди во всем Российском государстве еще больше в сердцах своих негодовали и гневались на него, говоря: “Если не это, что еще остается говорить Борису? Если он не так станет говорить, то ему придется от Русского царства отказываться, да и жизнью своей рисковать”. И так друг друга поддерживали.

     Другие же иное говорили, будто истинно царь Борис и до сего дня считает царевича убитым, да не знает того, что вместо него был убит другой: задолго узнав злой помысел Бориса против царевича, что хочет тайно убить его неизвестно где и в какое время, мать царевича иного ребенка кормила вместо царевича, а сам царевич был отослан к верным людям на соблюдение, и Бог его так уберег от убийства и погубления Борисова, и ныне он возмужал и идет на свой прародительский престол. И желая его прихода в Москву, когда узнают о его победе над московскими войсками Бориса, то радуются, когда же узнают, что московские войска одержали победу над идущим к Москве ожидаемым Дмитрием, то ходят в скорби, понурив головы. А царю Борису клеветники шептали о тех, кто говорил, что идет Дмитрий, а не расстрига, да будто он и подлинного расстригу везет с собой и показывает его, чтобы не сомневались люди. И за такие их слова царь Борис повелел вырезать языки, а иных предавать смерти многими разными муками, но никак не мог помешать народу вести эти разговоры и надеяться.

     И услышал Борис, что его воеводы ни одного города ему не возвратили, но еще больше городов от него отпадают и Гришке присягают, сам же Гришка стоит в Путивле, великое войско собирает из Литвы и из иных государств, наполнясь яростью и дыша гневом, как неутолимая ехидна, похваляется и хочет прийти на царя Бориса, но не как на царя, а как на слугу. А царь Борис, видя неверность всех людей, что готовы служить приближающемуся самозваному царевичу Дмитрию и ждут его, находился в великом сомнении, размышляя, что делать, если самозванец и вправду окажется не расстригой, а царевичем Дмитрием. И вовсе отчаялся спасти свою жизнь и упоил себя смертоносным зельем и постригся в иноческий чин и в иноках наречен был Боголепом. И вскоре от лютой отравы скончался горькой и насильственной смертью, так что и вид его изменился от судорог, и все тело как уголь почернело, да и описать невозможно, каким он стал от лютого зелья. И повелел похоронить себя в соборной церкви Архангела Михаила с прочими царями, здесь погребенными. Скончался же в 113 [1605] году, месяца апреля в 13 день, а после него осталась жена его царица Мария, да сын его Федор, да дочь его девица Ксения, царем же пробыл 7 лет и пять недель.

     После смерти Бориса на Московском царстве назвался государем сын его Федор, и он посылает в полки за воеводами князем Федором Мстиславским да князем Василием, да князем Дмитрием Ивановичем Шуйским и призывает их в Москву. А вместо них воеводами остались два единокровных брата князь Василий да князь Иван Васильевичи Голицыны, да Михаил Салтыков, да Иван Иванович Годунов. И посылает к ним в полки воевод князя Михаила Катырева-Ростовского да Петра Федоровича Басманова, да митрополита новгородского Исидора, чтобы привести войско к крестному целованию Федору Борисовичу, да матери его Марии, да сестре его Ксении. И они прибыли в полки в Кромы, где митрополит начал приводить войско к крестному целованию. Иные в полках целовали им крест, а иные не захотели креста целовать и отослали митрополита в Москву.

     Московские воеводы князь Василий да князь Иван Васильевичи Голицыны, да Петр Басманов, видя сомнение и смятение в полках, а от смятения и города погибают, и сами усомнились и поверили, что Расстрига — родной сын государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси и вспомнили о милосердии к ним блаженной памяти царя: “Да разве неродовитый и неславный человек из поселян, Гришка Расстрига, посмел бы начать такое дело? И не без умысла польский и литовский король ему помогает, и русские люди с городами переходят под его власть, и все Российского государства люди встать против него не хотят. Да лучше нам по собственной воле, чем неволей подчиниться ему, и в чести будем. А если неволей, то тоже у него будем, но с бесчестием, судя по событиям недавнего времени”. И так рассудили и между собой договорились пристать к Расстриге, а Борисову сыну изменить и от его войска отъехать, и этот договор крепко утвердили между собой. И к ним присоединились многие новгородские и рязанские дети боярские.

     Так все и случилось, и в один из дней два войска выстроились на битву, взяв в руки щиты и оружие. А князь Василий да князь Иван Васильевичи Голицыны, да Михаил Салтыков, да Петр Басманов со всеми своими полками быстро поехали вперед всех, а с ними дети боярские и дворяне Ляпуновы с иными детьми боярскими поехали словно на битву. А все прочие стояли и смотрели на тех, что дерзко переправились на неприятельский берег Кромы и с вражескими войсками мирно соединились, и те пропустили их сквозь свое войско. И когда прошли названные московские воеводы, и вновь атаман Корела со своими казаками и с жителями Кром все единым духом ударили по оставшемуся московскому войску и все его повергли в смятение, ибо смелость его покинула при виде отъехавших от них воевод и храброго войска, соединившегося с противником. И все отчаялись в своих надеждах, повернулись спиной и побежали. И противник гнал их, но не сек бегущих, зная, что они неволей были посланы царем Борисом на бой, и грабили их, но вместо сечи и убийства били их плетьми и дальше гнали со словами: “И впредь не ходите на бой против нас!”

     И поймали их воеводу Ивана Годунова и послали к своему начальнику Гришке в Путивль и радостные вести к нему послали о переходе на его сторону названных выше московских воевод с многими полками. И рязанские дети боярские со всеми городами и с селами своими по Оке перешли к нему. Он же, узнав об этом, возрадовался великой радостью. А Ивана Годунова велел посадить в темницу, а московских воевод велел привести к крестному целованию. Прочие воеводы царя Бориса — князь Михаил Катырев-Ростовский да Семен Чемоданов с этой вестью побежали к Москве.

     А Расстрига наполняется еще большей дерзостью и чувствует близость исполнения своего желания и пишет в царствующий град, мать всем городам, в Москву, по научению дьявола, отца всякой лжи и лести, услаждая всех сладкими словами, будто медом. Как в древние времена в начале мира дьявол прельстил родоначальников Адама и Еву отпасть от райской жизни и навел смерть на род человеческий, так и теперь учит угодника своего Расстригу; славою мира сего скоротекущего прельстил его отпасть от ангельского чина и от царства небесного и избрать тление и смерть и с собою других людей свести в погибель. И сначала такой прелестью покусился прельстить народ Московского государства:

     “От царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси боярам нашим, князю Федору Ивановичу Мстиславскому да князю Василию, да князю Дмитрию Ивановичу Шуйским, и всем боярам, окольничим и дворянам большим, и стольникам, и стряпчим, и жильцам, и приказным людям, и дьякам, и дворянам, что из городов, детям боярским, и гостям, и торговым лучшим и средним и всяким черным людям.

     Вы целовали крест блаженной памяти отцу нашему, великому государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и нам, детям его, чтобы вне нашего рода иного государя никакого не хотеть и не искать на Московское государство. И как Божьим судом отца нашего, великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси не стало, а на Московском государстве сел брат наш, великий государь царь и великий князь Федор Иванович всея Руси, а государыню, мою мать царицу и великую княгиню инокиню Марфу Федоровну всея Руси, и нас изменники великого государя послали в Углич, и так наше величество утесняли, что и подданным было делать негодно — подсылали многих воров и велели навести на нас порчу и убить.

     И милосердный Бог нас, великого государя, от их   злодейских умыслов укрыл и с тех пор до нынешних наших лет волею своею сохранил. А вам, боярам нашим и окольничим, и дворянам, и приказным людям, и гостям, торговым и всяким людям, изменники наши твердили, будто нас, великого государя, не стало, и похоронили будто нас, великого государя, в Угличе, в соборной церкви у всемилостивого Спаса. И как волей Божьей брата нашего, великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси, не стало, и вы, не зная про нас, прирожденного государя своего, целовали крест изменнику нашему Борису Годунову, не ведая его злокозненного нрава и боясь того, что он при блаженной памяти брате нашем царе и великом князе Федоре Ивановиче всея Руси владел всем государством Московским и жаловал и казнил кого хотел. А про нас, прирожденного государя своего, не ведали, а думали, что мы изменниками нашими убиты.

     А как про нас, великого государя, пошел слух по всему Российскому государству, что с Божьей помощью мы, великий государь, идем на православный престол прародителей наших, великих государей царей Российских, и мы хотели государство наше получить без крови, и вы, бояре наши и воеводы и всякие служилые люди, против нас, великого государя, стали по неведению и боясь от изменника нашего смертной казни, а про нас, великого государя, говорить не смели. И я, христианский государь, по своему царскому милосердному обычаю в том на вас нашего гнева и опалы не держим, потому что вы делали это по неведению и боясь казни.

     А ныне мы, великий государь, на престол прародителей наших, великих государей царей Российских, вскоре с Божьей помощью придем, а с нами многие рати русские, литовские и татарские. А города нашего государства нашему царскому величеству добили челом и против нас не стояли и крест целовали, помня свои души и крестное целование нам, великому государю, служат и против изменников наших храбро и мужественно хотят стоять, а о том и сами доподлинно знаете. И поволжские города нам, великому государю, добили челом и воевод к нам привели, и астраханских воевод Михаила Сабурова с товарищами к нашему царскому величеству ведут, а ныне они в дороге на Воронеже. И к нам писал из Большой Ногайской орды князь Ищерек и из Казыева улуса мурза, что они нашему царскому величеству хотят помогать. И мы, христианский государь, не желая христианского разорения, ногайским людям до нашего указа ходить не велели, жалея нашего государства, и велели ногайским людям кочевать под Царевым градом.

     А изменники наши Мария Борисова жена Годунова да сын ее Федор о нашей земле не жалеют, да и жалеть им было нечего, потому что чужим владели и отчину нашу Северскую землю и иные многие города и уезды разорили и православных христиан без вины побили. Но того мы, христианский государь, в вину вам, боярам нашим и служилым людям, не поставили, потому что вы учинили то по неведению и боясь от изменников наших смертной казни. А и то было вам пригоже знать, какое утеснение от изменника нашего Бориса Годунова было вам, боярам нашим и воеводам, и родственникам нашим укор и поношение и бесчестие, и наносимые вам, чего и от родного было терпеть невозможно, и вам, дворянам и детям боярским, разорение и ссылка и муки нестерпимые были, чего и пленным делать негодно; а вам, гостям и торговым людям, и в торговле вашей вольности не было и в пошлинах, что в треть вашего имущества, а мало и не все отобрано, но и тем его злокозненного нрава умерить не смогли.

     И в винах своих до сих пор не признаетесь и нас, прирожденного государя своего, знать не можете, а о праведном Божьем суде не вспоминаете и хотите пролить кровь безвинных православных христиан, чего не только нам делать не годится,— и иноземцы о вашем разоренье скорбят и болезнуют и, узнав нас, христианского кроткого милосердного государя, нам служат и крови своей за нас не щадят. И мы, христианский государь, не желая видеть во христианстве кровопролития, пишем вам, жалея вас и о душах ваших, чтобы вы, помня Бога и православную веру и свои души, на чем блаженной памяти отцу нашему, великому государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, и нам, чадам его, крест целовали, и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Руси добили челом и милости просить к нашему царскому величеству прислали митрополитов и архиепископов, и бояр, и окольничих, и дворян больших, и дьяков думных, и детей боярских, и гостей, и лучших людей.

     А мы, великий государь, по своему царскому милосердному обычаю всех вас пожалуем, и вам, боярам нашим и воеводам, честь и повышение учиним и отчинами вашими прежними вас пожалуем, к тому еще и прибавим и в чести вас держать будем. А вас, дворян и приказных людей, в нашей царской милости держать хотим. А вас, гостей и торговых людей всего Московского государства, пожалуем в пошлинах и в податях, велим во льготе и в облегчении учинить, и все православное христианство в тишине и в покое и в благоденственном житии учинить хотим.

     А не добьете челом нашему царскому величеству и милости просить не пришлете, и вы можете рассудить, что вам в том отвечать в день праведного суда Божьего, а от праведного гнева и от нашей царской высокой руки нигде не спастись, ни в матерней утробе не укрыться вам. И с божьей помощью нам, великому государю, преславных государств своих добиваться”.

     И Расстригины посланники — Гаврила Пушкин и Наум Плещеев — приезжают с этой грамотой первого июня, и грамота была прочитана на Лобном месте перед всем множеством московского народа. И когда московские и все русские люди услышали это послание, они поверили, что все это — правда, что Господь по неизреченным судьбам своим прещедрой своей десницей спас царевича от Борисова погубления, и верили, что он — прирожденный своей христианской веры царевич, а про Бориса подлинно знали, что неправдой похитил царство и бесчисленно много пролил неповинной христианской крови, коварно добиваясь того великого государства. И возрадовались тому великой радостью, Богу воссылая славу, и был в них шум великий и клич, и было не разобрать, кто что говорит. И призывая друг друга, бросились на царя Федора, Борисова сына, и на его мать и на весь род их и без милости начали грабить дворы их и самих ловить, и в мгновение ока всех ограбили, имущество и самих их захватили, подобно сильной буре развеяли их, будто прах.

     И московские бояре и воеводы, и дворяне, и прочие царские приближенные, видя действия всего народа Московского государства, и они щиты и копья и, проще сказать, все оружие бросают и встречают царевича под Тулой; и все падают на землю перед ним, называя его родным сыном покойного царя. А с бою он, богомерзкий, не взял ни одной веси, не то что ничтожного какого города.

     А в тех местах не было никого из знавших его, а старец по имени Леонид, что шел с ним из Путивля и называл его Гришкой Отрепьевым и многим показал его в Литве и в Северской земле, по приказанию Самозванца был посажен в Путивле в темницу будто бы за какую-то вину. И вновь из Тулы по окрестным городам, что есть в Российской области, гонцов с грамотами посылает, а в грамотах пишет так:

     “От царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси, в который город воеводам и дьякам поименно.

Божьей волей и его сильной десницей спасшего нас от нашего изменника Бориса Годунова, хотевшего нас злой смерти предать, милосердный Бог его злокозненного помысла не захотел исполнить и меня, вашего прирожденного государя, в судьбах своих сохранил. И я, царь и великий князь Дмитрий Иванович всея Руси, ныне возмужал и с Божьей помощью сел на престол прародителей наших на Московском государстве и на всех государствах Российского царства. И в Москве и во всех городах бояре наши и окольничие, и приказные люди, и дьяки, и дворяне, и дети боярские, и всякие приказные люди всего нашего государства и иноземцы нам, прирожденному государю своему, крест целовали, и мы их пожаловали, вину их простили. И как к вам эта наша грамота придет, и вы, данные нам по рождению подданные, помня православную христианскую веру истинную и крестное целование, на чем крест целовали отцу нашему, блаженной памяти государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, и нам, детям его, прирожденному государю своему, крест целовали.

     И вы бы сотников, и стрельцов, и пушкарей, и воротников, и посадских, и волостных, и черных людей к крестному целованию привели, и всяких иноземцев привели по их вере. А на чем крест целовать и всяких людей к кресту приводить, и мы послали вам запись целовальную с этой нашей грамотой вместе. А как всяких людей к крестному целованию приведете, и мы их и вас пожалуем великим своим царским жалованием, о чем вы даже и помыслить не можете. А кого именно приведете к присяге, и вы бы о том написали и поименные списки прислали бы к нам в Москву, да указали, где писано, в какой четверти и кому писано.

     Лета 7113 [1605], июня в 11 день”.

     И таким дьявольским умыслом и ложью, не своим умом и разумом, но действуя вселившимся в него льстивым духом, он обманул не только бояр и всяких людей великой России, но и короля Литовской земли и всех панов и придворных его. И так тот еретик пошел к царствующему граду с великой дерзостью и без малейшего опасения. И послал своих слуг вперед себя и повелел палачам предать злой смерти Борисову жену Марию и сына ее Федора, души их от тела отторгнуть, а дочь повелел в живых оставить, чтобы ему красоты ее насладиться, что и случилось.

     Видите, любимые мои, какая кончина ждет творящих неправедные беззакония: какой мерой меряют, той же мерой отмерится им, и какую чашу другим наполняют, ту чашу сами выпивают. О, глубина заблуждения, омраченный тьмой потомок строителей вавилонского столпа, от них весь мир разделился. О, ослепление, о, его неистовства, о, многие окаянства, о, великое неведение, о, лакомства голодных и имения суетных и жажда высоких престолов, о, дерзость и самовольное крестное целование и клятвопреступления! Как забыл и как не испугался кончины дней своих на этом быстротекущем неверном свете, как хочет за недолгое отпущенное ему время, что быстро доведется нам узнать, успеть насладиться? Где теперь слава высокоумия? Где его супруга и любимые чада? Где златоверхие чертоги? Где светлые трапезы и откормленные тельцы? Где служащие ему рабы и рабыни? Где драгоценные одежды и обувь? Где прочая царская утварь? Кто может его жену и чад отнять у палача? Возводили они очи свои туда и сюда, и нигде не находили себе помощника, в крайней нищете оказались и были задушены, люто и без милости встретили смерть.

     И тот еретик Гришка любовался дивным и славным, в поднебесье сияющим будто светило, великим градом Москвой, и вошел в него в 113 [1605] году, месяца июня в 20 день, в четверг, и никто не остановил его. И тогда тот еретик не своим разумом и хотением, но по Божьей воле, ибо не подобает душегубцам и разбойникам находиться с праведниками, повелел того вышеназванного святоубийцу Бориса из Архангельского собора от царских предков выбросить с позором на площадь. И всякий видел, что вот он — тот самый Борис, что прежде подсек благорасцветаемые великие деревья, будто кипарисы, и сжал немилосердным серпом своим множество других деревьев, как цветы или листья смоковницы, и где он теперь сам лежит, как нищий повержен на позор. И еретик Гришка повелел его и сына его похоронить в убогом женском монастыре, называемом Варсонофьевом. И потом вошел в Кремль, где находятся царские палаты.

     И многие московские люди, знающие его, начали его узнавать, и Бог помог упомянутому выше первострадальцу боярину князю Василию Ивановичу Шуйскому узнать о законопреступлении Расстриги и о его богомерзской ереси. И он стал громогласно его законопреступление во всеуслышание всем людям обличать, так говоря: “Я знаю тебя, что ты не сын царев, а законопреступник, расстрига, Гришка Богданов сын Отрепьева”. А люди, слыша эти слова, были в удивлении и в ужасе, и никакого ему вреда не сделали. И тот окаянный еретик, чтобы не быть обличаемым в бесстыдном своем законопреступлении, задумал с советниками своими предать его смерти. И в субботний день, на третий день по его вступлении в царствующий град Москву, июня в 23 день, посадил того боярина и его родных братьев за приставов, и назавтра, в воскресенье, июня в 24 день, поставил патриархом Игнатия Грека. А в понедельник, июня в 25 день, повелел того великого боярина Шуйского посреди града смерти предать, отрубить ему голову мечом при стечении всего народа, чтобы иные боялись его обличать. А в приставах у него были Михайло Салтыков да Петр Басманов. Когда же привели его на Пожар и поставили его, а рядом установили плаху и положили секиры, и Петр Басманов начал ездить среди народа, читать список, составленный Расстригой и всем в уши внушать так:

     “Сей великий боярин князь Василий Иванович Шуйский мне, прирожденному вашему государю царю и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Руси, изменяет и всем говорит недобрые речи обо мне и позорит меня со всеми вами, с боярами нашими, князьями и дворянами, и с детьми боярскими, и с гостями, и со всеми людьми великой России, называет меня не Дмитрием царевичем, а еретиком Гришкой Отрепьевым, и за то мы осудили его: да умрет смертью”.

     Все же стоящие здесь люди были страха и трепета исполнены, и слезы текли у них из очей. А около боярина князя Василия Ивановича Шуйского было поставлено множество стрельцов с множеством оружия, а также множество панов литовских и черкасов с копьями и с саблями, также и по всему городу все стрельцы были вооружены, будто на битву, и все видящие это страха и ужаса исполнились. Но человеколюбивый творец наш и создатель не позволил тому случиться и пожалел свое создание, желая тем страстотерпцем спасти от разорения невесту свою — церковь, и за страдания, принятые им за правду, прославить его и поставить над всеми, как сам Господь сказал своими праведными устами: “Прославляющих меня прославлю”. И избавил того великого боярина от неправедного меча, поднятого на него законопреступником, и спас его от неповинной смерти, удержав змея, готового схватить его отверстой пастью.      И он лишь повелел того названного выше боярина князя Василия Ивановича и его родных братьев князя Дмитрия и князя Ивана Васильевичей Шуйских по разным дальним городам разослать в заточение, а их дома и имущество повелел разграбить. И в том заточении великие бояре пробыли полгода, а пострадали за любовь к Христу, за истинную православную христианскую веру.

     А июля в 18 день, в четверг, в Москву приехала царица инокиня Марфа Федоровна, и бояре Московского государства встретили ее с честью, и сам тот Гришка Отрепьев был с ними. И после, видя того боярина Василия Ивановича Шуйского мужественное дерзновение и распалясь духовным огнем и сердечным желанием и стараясь не уступить ему в смелости, многие из христоименитых иноков, желающих умереть за истинную христианскую веру и за благочестие, по действию Святого духа сердечными очами своими увидели, что Гришка Отрепьев — еретик и законопреступник, и начали, будто трубы, громогласно кричать при стечении народа и обличать его проклятую ересь, так говоря: “О, мужи, московские люди и множество всех православных христиан! Сущую истину говорим вам, что царь, ныне царствующий на Москве,— не царь, не сын царя, но законопреступник и расстрига, проклятый еретик, которого прежде в святой соборной и апостольской церкви Пречистой Богородицы честного и славного ее Успения все проклинали как Гришку Отрепьева”.

     А он, жестокосердный, распалялся злым огнем ярости по наваждению сатаны и хотел их погубить, и приказал их схватить и многим разным мукам предать их, и многих повелел затворить в темницы в дальних сторонах Российской области и заковать их в железо, а иных казнить без пощады. И наполнил сердца людей страхом и трепетом, так что и те, кто давно знал его, не могли на него глаз поднять, не то что его обличать.

     И вскоре, в том же 113 [1605] году, июля в 1 день, в воскресенье, воцарился проклинаемый всеми и начал православному христианству в царствующем граде многое зло творить. И так отпал от православной веры, окаянный законопреступник, сатанин угодник и предтеча, что и сам образ Божий поругал и алтари Божьих церквей хотел разорить, и монастыри и иноческие жилища разрушить, и сравнять православную христианскую веру с отпадшей верой, и вместо Божьих церквей построить костелы. И начал жить, как и прочие еретики других народов, и хотел заставить православных христиан поклоняться идолам, и многих юных монахинь осквернил, многих отроков и девиц растлил, и среди людей начался великий плач и рыдание, ибо никогда еще не было такой беды.

     И в этой короткой жизни он устроил себе потеху, а для своей будущей жизни — знамение вечного своего жилища, которого ни в Российском государстве, ни в иных, кроме подземного, никто на свете не видел: огромный ад с тремя главами. И с обеих сторон прикрепил к его челюстям медные колокольцы, и когда он раздвигает свои челюсти, изнутри его на всех стоящих рядом пышет пламенем и громкие звуки раздаются из его гортани, и имеет зубы и когти, готовые схватить, а из ушей его также вырывается пламя. И поставил его проклятый Расстрига напротив своих палат на Москве-реке себе на обличение, чтобы ему из высочайшего своего дворца смотреть на него и быть готовым вселиться в него на бесконечные века вместе со своими единомышленниками.

     И взял себе в жены из великой Литовской земли лютеранку их басурманской веры, так же, как и он, наученную злу и колдовской премудрости, дочь некоего сандомирского пана Юрия Мнишека, девицу именем Марину. И с ней, оставя свои имения в люторской области, пришел в Российское государство и отец ее, пан Юрий, и с ним много иных великих панов. И тот окаянный законопреступник женился в 114 [1606] году, месяца мая в 8 день, в четверг, в праздник святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, накануне пятницы и накануне памяти чудотворца Николы. И сразу после свадьбы Расстрига поднял великую бурю и начал гонение на христиан, и изменил христианской вере, и по римскому обычаю начал соблюдать субботний пост, как обещал римскому папе, а в среду и в пятницу стал есть говядину и прочую нечистую пищу.

     И задумал тот окаянный гонитель со своими злыми советниками перебить бояр и гостей и всех православных христиан мая в 18 день в воскресенье. О, худо было нам в 114 [1606] году, месяца мая в 18 день, в воскресенье, в день Христова Вознесения! Хотел он, зломысленный волк жестокий и немилостивый, как Фока Мучитель и Константин Мотылоименный и Юлиан Отступник или как фараон на израильский народ, наточить меч, чтобы изрубить без остатка нас, православных христиан, и без всякой вины кровь нашу пролить, чтобы превратить тот радостный день Христова Воскресения в день скорби.

     И он хотел святые места осквернить, а монастыри превратить в жилища нечестивых, а юных иноков и инокинь по своему злому замыслу хотел, окаянный, женить, а инокинь выдавать замуж, а тех иноков и инокинь, кто не захочет снять с себя ангельский образ и не желает прелестей здешней быстротекущей жизни, казнить мечом. И все это зло окаянный замыслил сотворить в воскресенье и наводнить Московское государство погаными иноверцами — литовцами, евреями и поляками и иными скверными, так что русские люди среди них мало будут заметны. И с теми злыми советниками собирался все это зло учинить в воскресенье.

     Но изначала сотворивший нас, своих рабов, Владыка, Творец и Создатель наш, не забыл, что обещал нам, и утер наши слезы, и не позволил злому зверю поедать овец своего избранного стада, и не дал превратить дни своего тридневного Воскресения в оскорбление верным своим рабам, но его, злого змея, разевающего пасть, чтобы проглотить нас, излюбленный им субботний день превратил в день вечной погибели и в день безутешного плача и рыдания в нескончаемые века. И направил Господь Бог свой острый меч на его шею и на его советников, окаянных нечестивцев, по словам писания: “Копающий яму сам в нее попадет”. А тот окаянный законопреступник, захотевший жить в древней злобе, в мерзости запустения, на лоне у возгордившегося сатаны, а еще более — следуя своему предшественнику Иуде, намереваясь в адовых безднах превзойти самого сатану, именовал себя не только царем, но и непобедимым цесарем и вскоре всей краткой славы мира сего лишил себя, со всякими муками злосмрадную свою душу изверг из злосмрадного своего тела.

     В десятый день после своей свадьбы, 114[1606] года, месяца мая в 16 день, на четвертой неделе после Христовой Пасхи, в субботу, он был убит мечами и прочим оружием, по земле выволочен из высочайших светлейших своих чертогов руками многих человек, которым прежде на него живого и взглянуть было нельзя, не то что прикоснуться к нему. И так был выброшен из крепости и брошен на торжище, всеми проклинаемый и попираемый и всеми всяким образом оскверняемый за его злобный и жестокий нрав. И невидимой своей силой Творец-избавитель наш в одночасье победил и советников его, великое множество упомянутых выше злохитренных нечестивцев. А русские люди, отчаявшиеся и безоружные, с Божьей помощью их смертоносное оружие у них отняли и их, вооруженных, победили. И столько их, нечестивых, в тот субботний день погибло, что по всем улицам великого града Москвы из-за их трупов нельзя было пройти. А нас, грешных рабов своих, избавил от той великой, убивающей душу смертоносной язвы.

     И три дня пролежал на торжище труп окаянного богоборца, и всякий смотрел на нечистый его труп, никем не покрытый, нагой, каким вышел из чрева матери своей. И идолы, которым он поклонялся, но никак ему не помогли, были положены ему на грудь. А по прошествии трех дней окаянный был выброшен из города в поле. И на его труп, выброшенный на позор, не только людям было противно смотреть, но и сама земля, из которой он был взят, гнушалась им. И мы видели все это, и каждый себе говорил: “О, злое дело: родился, просветился святым крещением и назвался сыном света, а ныне сам захотел стать сыном погибели!”

     И когда он лежал в поле, многие люди слышали в полночь и до самых петухов громкие вопли и бубны и свирели и прочие бесовские игрища над его телом: так сатана радовался приходу своего слуги. Ох, так тяжело проклятие на тебе, окаянном, что и земля гнушается принять в себя твое проклятое еретическое тело, и воздух начал смрадом дышать, а облака не дали дождя, не желая омывать его окаянного тела, и солнце не согревало земли, морозы ударили и лишили нас пшеничных колосьев, пока его смрадное тело лежало на земле.

     Божьей волей и молитвами Пречистой Богоматери к рожденному ею и с помощью великих чудотворцев Петра, Алексея и Ионы и всех святых мы, православные христиане, всей Российской землей избрали себе на царство от царской палаты советников мужа праведного и благочестивого, родственника прежних благоверных царей, великого князя Владимира, нареченного в святом крещении Василием, благоверного князя Александра Ярославича Невского, боярина князя Василия Ивановича Шуйского, что прежде всех пострадал за православную христианскую веру. И наречен был на царство в том же 114 [1606] году, месяца мая в 19 день, в понедельник. Наш творец человеколюбец Бог, не позволяющий своим созданиям уклониться от своих обычаев и обречь на голодную смерть всех людей, живущих на земле, рабов своих, указал верному своему слуге, носящему крест и нареченному государем царем и великим князем Василием Ивановичем, всей великой России самодержцем и обладателем многих государств, данных ему Богом за его веру, чтобы того злого еретика-расстригу ввергнуть в названный выше его дом, в построенный им ад, и сжечь скверное проклятое тело законопреступника, что и было сделано: он был сожжен на месте, называемом Котел, в семи верстах от города.

     И по Божьей воле государь наш царь захотел видеть пречестные мощи благоверного царевича Дмитрия Углицкого в богоспасаемом граде Москве. И послал государь в Углич за его честными мощами своих богомольцев: преосвященного Филарета, митрополита Ростовского и Ярославского, Феодосия, епископа Астраханского и Терского, архимандритов и своих бояр — князя Ивана Михайловича Воротынского да Петра Федоровича Шереметева с товарищами. И когда честные его мощи принесли к пречестной лавре святой и живоначальной Троицы и чудотворца Сергия, и архимандрит и священники и дьяконы той честной обители, облачась в священные одежды, с кадилами и прочая вся братия со свечами встречали его пречестные и многоцелебные мощи за оградой с радостными слезами и пели перед ними достойные надгробные псалмы. И некоторое время мощи пробыли в обители, в соборной церкви пресвятой и живоначальной Троицы, и вновь были несены к царствующему граду Москве. Когда же процессия достигла богоспасаемого града Москвы, московские люди, мужчины, жены и дети, также встречали мощи с радостными слезами и каждый, припадая к раке его, просил милости. И внесли мощи во внутренний город и поставили их на высокое место, называемое Лобным, и тут многие чудеса совершились тем, кто просил с верою: слепые прозрели, хромые стали свободно ходить, горбатые распрямились и глухие начали слышать. И каждый, какие недуги ни имел, к раке его с мощами припадает и получает исцеление. И потом честные его и многоцелебные мощи были перенесены в церковь Божьего архистратига Михаила, где и по сей день мы их видим, и дают исцеление всем, кто приходит к ним с верой.

     И через две недели после своего наречения на царство государь царь и великий князь Василий Иванович всея Руси самодержец венчался царским венцом и диадемой месяца июня в 1 день, в воскресенье, и сел на царском своем престоле, и из рук всемогущего Бога в свою десницу принял скипетр Российской земли. И сотворил Господь Бог во всей Российской земле православным христианам троекратную радость: первую, сокрушив богомерзкого своего отступника, а нашего гонителя, еретика Гришку Отрепьева, вторую — даровав дождь и солнечное тепло для плодородия, третью, более всех радостей — перенесение честных мощей нового мученика благоверного царевича Дмитрия из града Углича в славный великий царствующий град Москву, его же именем назвался тот законопреступник Гришка Отрепьев, и даровал Господь тому мученику благодать и способности подавать исцеление приходящим с верою к раке его, излечение всех недугов, неоскудное здоровье. И с этих дней, собрание русских православных людей, веселимся и радуемся божьим посещением и избавлением, которое Бог даровал всем людям своим.

     О, великое Божье человеколюбие! О, неизреченные и неизвестные его судьбы! Кто знает разумение Господне и кто его советник? Воистину никто, ни ангелы, ни архангелы, ни начальствующие, ни властители, ни престолы, ни господствия, ни небесные силы, ни херувимы, ни грозные серафимы, но только сам единый в Троице прославляемый Бог наш, он сам следит за человеческими судьбами и все творит так, как хочет. Мы же, рабы Христовы, искони поклоняемся безначальному, славимому в Троице Христу Богу нашему, за все это славим и восхваляем создавшего нас владыку Христа, так говоря: “Слава единому премудрому жизнедателю Богу, что мало наказал нас, но много помиловал, избавил нас от смерти и даровал жизнь. Тот названный выше проклятый еретик и законопреступник направлял свой меч, чтобы погубить все православное христианство до конца, и ничем мы не могли ему помешать, но он сам погиб и стал сыном погибели; погибли и бывшие с ним, полюбившие его злой обычай больше незакатного света вечной жизни, не принужденные муками или приказом, но по своей воле повиновавшиеся ему. И мы все знаем, что иноки и миряне, которых окаянный еретик мучил и предал смерти, умерли в православной христианской вере. А иные братья наши иноки еще остались в живых, и те ныне вместе с нами духовно трудятся в обители пресвятой и животворящей Троицы, а иные в монастыре архистратига Божьего Михаила, у чудотворца Алексея на Чудове. И такие беды и притеснения и напасти претерпели, но милости Божьей не отверглись, и все радуются о своих страданиях, славят и благодарят Бога и Пречистую Богородицу и нового страстотерпца, просиявшего в Российской области, благоверного царевича Дмитрия. 

     Ныне же, все православные люди, радуемся и веселимся, всегда хваля и славя безначального превечного Бога нашего, даровавшего нам по всещедрой воле своей такого благочестивого государя царя и великого князя Василия Ивановича, всея Руси самодержца, истинного заступника и пастыря своим словесным овцам, а не наемника: и так кладет душу свою за овец во время нашей скорби и погибели, и не только своих богатств, но и самого себя не пощадил, и ныне хранит истинную православную христианскую веру как зеницу ока, и руководит каждым и наставляет его на путь спасения, чтобы и по смерти все наследовали вечную жизнь, а не ведет нас в погибель, но больше скажу — сводит с погибельного пути. И за это славим Бога, сотворившего нас. Аминь.

     И надумал я, многогрешный и непокорный Богу и слабый разумом, записать эту повесть, не по слухам, кроме как о пребывании того еретика и законопреступника Гришки в Литовской земле, но все, что происходило в Российском государстве, то все видел своими глазами. И не мог умолчать о таком зле, написал для пользы читающим это в наши дни и для памяти в будущие времена будущим людям. А прочим, замышляющим зло и потакающим его злобному законопреступлению,— чтобы смирили свой нрав и отказались от таких лукавых замыслов. Проклятый Гришка воцарился и захватил множество имений в Российском царстве и вскоре сильно разбогател, да вскоре и погиб, и не осталось от его богатств даже малой рубашки для погребения его бесстыдного тела.

     А иные невежды тайно души свои губят тем, что следуют книгам, запрещенным святыми отцами семи вселенских соборов; они заповедали нам этих книг не читать, ибо читающие их никакой пользы не приобретают, лишь погружают корабль своей души в пучину грехов, как говорит писание: “Бросающий камень вверх — разобьет собственную голову; разжигающий огонь — сам сгорит в нем”. Подивись, о человек, как сбылось учение, о котором сказано в Божественном писании: “Если человек и всем миром овладеет, а душу свою потеряет, и что получит взамен своей души?” Ты видишь, как этот злобный и хитрый волхв весь мир приобрел, а душу свою потерял — и какую добрую хвалу и славу получил? На нескончаемые века он со всеми его хитрыми чародействами погиб душой и телом и с позором лишил себя этой краткой быстротекущей жизни.

      А ты, бесстыдный, зачем все это творишь, оставя надежды на милость Божию и призывая на помощь сатану, не находя себе в этой болезни никакой помощи? Сначала пойми, что есть человек и какова кончина дней твоих, и подумай, как ты предстанешь перед праведным судьей, судящим невзирая на лица,— Христом Богом нашим? И готовя себе путь туда, где тьма кромешная и неутолимый червь, попробуй, сможешь ли в этой жизни стерпеть жар земного огня? А если и сможешь, то будущего неугасающего огня не стерпишь, этот пламень таков, что поднимается от земли до самых небес. Согрешившего человека и сына человеческого ожидает червь, его дом — ад, а его постель — тьма, и отец его — смерть, а мать и сестра его — тление. Как ты можешь и в уме это представить, не то что в жизни отступить от милостей Божьих ко злу и пристать к сатане и дьяволу, и опечалить своего наставника и хранителя — ангела Божьего? И если, непокорный Богу, не откажешься от злой своей жизни, действительно, говорю тебе, будешь мучиться в этом и в будущем веке, как и проклятый еретик Гришка Отрепьев.

     А благодать и мир да будет с духом вашим, братия, ныне и присно и во веки веков. Аминь.