Исследователь истории крымских армян В. А. Микаелян воссоздал то давление папства, в результате которого "часть армянской торговой верхушки, связанная с генуэзским капиталом, в XIV— XV вв. поддалась католической пропаганде, и последняя имела среди крымских армян некоторый успех... Часть богачей из каффских армян еще в 1318 г. дала римскому епископу Еронимии свое согласие признать верховенство римского папы. В связи с этим в 1318 г. папа Иоанн XXII обратился к каффским армянам со словами: "Мы получили великое удовлетворение,— писал он,— узнав о том, что... вы клятвенно обещали незыблемо исповедовать ту католическую веру, которую истинно имеет святая римская церковь... и обещали покорность римскому папе и его церкви" 35е.

     В. А. Микаелян пишет также, что для достижения своих целей "миссионеры и латинские епископы в Каффе нередко прибегали и к насилию... даже к подкупу отдельных служителей армянской церкви... Армяне в знак пассивной борьбы уходили из Каффы к своим соотечественникам в другие части Крыма.  Вероятно, это вызвало необходимость основания в тот период — в 1358 г.— недалеко от Старого Крыма знаменитого армянского монастыря Сурб-Хач (Св. Крест)" (с. 69-70, 72).

     Итак, внедрение итальянцев в Крым имело, как мы видим, далеко идущие последствия. Но необходимо выяснить вопрос о взаимоотношениях итальянцев с Золотой Ордой.

     Целесообразно еще раз обратиться к соответствующей статье БСЭ, поскольку она в сжатом виде выражает более или менее "общепринятые" представления:

     "Генуэзцы в 1266 добились от ставленника Золотой Орды в Крыму Мангу-хана передачи им во владение Кафы (совр. Феодосия), ставшей позже центром их колоний. В 1357 генуэзцы захватили Чембало (Балаклаву), в 1365 — Солдайю (Судак)... Генуэзцы поддерживали союзнические отношения с монгольско-татарскими ханами. В 1380 генуэзская пехота участвовала на стороне Мамая в Куликовской битве". Правда, тут же в статье сообщается нечто прямо противоположное: "Тем не менее генуэзские колонии неоднократно подвергались нападениям и разорению со стороны татарских ханов (1299, 1308, 1344—1347, 1396— 1397 и др.)" (Т. 6, с. 248—249). Следует добавить, что Золотая Орда атаковала пришельцев из Италии также в 1317—1318, 1322, 1327 и 1338 годах 36е, то есть нападения были при всех ханах конца XIII — первой половины XIV века -- Токте (1291-1312), Узбеке (1313-1342) и Джанибеке (1342—1357) — и не реже чем через девять лет. Только после гибели Джанибека наступает долгий перерыв в этих нападениях — до 1396 года.

     Словом, утверждение БСЭ о "союзнических отношениях" генуэзцев с Золотой Ордой по меньшей мере сомнительно: оно основано только на одном факте — участии генуэзской пехоты в походе Мамая на Москву Но об этом еще пойдет речь.

     При первом появлении генуэзцев в Кафе в 1266 году крымский наместник Золотой Орды предоставил им — очевидно, не без выгодных обещаний с их стороны — возможность обосноваться здесь, на окраине монгольского государства.

     Но довольно скоро, уже в 1280-х гг., как писал выдающийся востоковед А. Ю. Якубовский, "отношения между монголами и генуэзскими властями настолько обострились, что обе стороны были долгое время во вражде и борьбе... Враждебные отношения продолжились и при хане Токте" 37е.

     Ясно, что деятельность пришельцев оказалась неприемлемой для Золотой Орды. Может, впрочем, возникнуть вопрос: почему же тогда могучее монгольское государство не изгнало нежелательных пришельцев из Крыма вообще? Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что это вовсе не так уж просто было осуществить.

     Арабский хронист рассказывает, например, как в 1308 году хан Токта собрался отомстить "Генуэзским Франкам в Крыму, Кафе и Северных владениях за разные дела, о которых ему сообщили, в том числе за захват ими детей Татарских и продажу их в мусульманские земли". Но когда к Кафе двинулись войска, генуэзцы "узнали о прибытии их, приготовили свои корабли, отплыли в море и ушли в свои земли, так что Татары не захватили ни одного из них. Тогда Токта забрал имущество тех из них, которые находятся в городе Сарае (на Волге.— В. К.) и примыкающих к нему местах"^38е. Позднее генуэзцы, разумеется, возвратились в Кафу, а Золотая Орда не могла постоянно держать воинские силы на черноморском берегу для предотвращения их возврата.

     Или другой, позднейший пример. Хан Джанибек в 1344 году отдал приказ о взятии Кафы. Но к тому времени город уже окружала неприступная крепость, в которой имелось весьма значительное, вооруженное по тогдашнему "последнему слову", вышколенное и высокооплачиваемое войско, не раз совершавшее сокрушительные вылазки; оно жгло осадные машины и убивало множество нападающих, в конце концов вынужденных снять осаду 39е.

     И по сей день остатки крепости свидетельствуют о ее неприступности; внутри нее был, помимо прочего, водопровод, который обеспечивал жизнеспособность обороняющихся. Нельзя не сказать и о том, что длина мощной оборонительной стены вокруг Кафы составляла в целом около пяти километров — то есть в два раза превышала длину стен Московского Кремля! Кафа по укрепленной площади и количеству населения уступала в то время только Константинополю...

     Уже одно это показывает, какая сила внедрилась с Запада в Крым. Это, в конечном счете, была сила не одних генуэзцев и даже не одной Италии — хотя она была, конечно, "авангардом",— а сила Запада в целом, и направлял ее, как уже говорилось, центр западной цивилизации — папство.

     Основываясь на генуэзских архивных документах, С.П. Карпов пишет: "Итальянская колонизация вовлекала в свою орбиту самые разные слои населения Генуи, Венеции, многих областей Северной Италии. Встречались среди колонистов и жители Франции, Германии, Сицилийского королевства, государств Пиренейского полуострова, венгры, англичане и другие западноевропейцы" 40е.

     В Золотой Орде, без сомнения, видели и понимали это упорное движение Запада в пределы ее интересов. Известный современный историк и археолог М. Д. Полубояринова утверждает в своей книге "Русские люди в Золотой Орде" (1978), что одной из причин очевидного стремления духовенства Руси "к усилению влияния в Золотой Орде" была именно "борьба с католицизмом, который к XIII в. осуществлял постоянный натиск на восток" 41е,— то есть русские митрополиты и епископы стремились "открыть глаза" золотоордынским правителям на эту "опасносность".

     Ханы Золотой Орды, вопреки нынешнему мнению об их "варварстве", вполне "цивилизованно" поддерживали дипломатические отношения с Западом, принимали посланцев римских пап, вели соответствующую переписку и т.д. В труде М.Д. Полубояриновой сообщается: "Папа Иоанн XXII (1316—1334) писал в 1318 г., что хан Узбек "не без наития, внушенного ему Господом... предоставил привилегии христианам" (имелись в виду католики.—В. К.). Хан Узбек (1313—1342) был в переписке и с папой Бенедиктом XII (1334—1342), отправлял к нему послов. Известны письма этого папы к самому Узбеку, сыну его Джанибеку и жене Тайдуле, в которых папа... выражает надежду на обращение всей ханской семьи в католичество.

     Все это, однако,— продолжает М. Д. Полубояринова, — не помешало Узбеку в 1324 г. организовать поход русских князей против Литвы, чтобы запретить Гедимину (великий князь Литовский в 1316—1341 гг.— В.К.) принять католичество. В 1340 г. Узбек помог русским князьям в их борьбе против польского короля Казимира, в результате чего Казимир вынужден был признать свободу православных обрядов. Эти акции в защиту православия и против католицизма были совершены, без сомнения, не без влияния русских церковников в Золотой Орде. Ту же линию в отношении православия занимал в силу необходимости и Джанибек (1342—1357), ведя в союзе с Византией войну с венецианскими генуэзскими колониями в Крыму (с 1343 г.)" (там же, с. 27).

     Здесь обрисовано соотношение "православие — католицизм (и вообще Запад) — Золотая Орда" за несколько десятилетий до Куликовской битвы. Но следует сказать, что подобная ситуация выявилась значительно раньше.

     По сведениям германского хрониста Рейнгольда Гейденштейна, русский Псков "был взят немцами, как гласит предание, около 6750-го года (то есть 1242-го, года "Ледового побоища".— В. К.). Однако немного спустя после того Александр Ярославич (Невский.— В. К.) из рода Мономахова возвратил свободу городу; будучи отправлен ханом татарским Батыем и получивши в подмогу татарские вспомогательные войска, он победил в сражении ливонцев и затем по договору возвратил город (Псков- В. К.)" 42е.

     Выражение "отправлен ханом Батыем" означает, очевидно, лишь то, что Александр Невский признавал верховную власть Золотой Орды и, так или иначе, "советовался" с Батыем о предпринимаемых действиях. Но золотоордынская военная поддержка борьбы Руси с натиском Запада началась, следовательно, уже при Батые. Кстати сказать, многие историки считают только что приведенное сообщение недостоверным, однако их сомнения обусловлены присущим им ложным представлением о взаимоотношениях Руси и Золотой Орды вообще (о чем уже подробно говорилось); кроме того, как мы видели, политика, начатая Батыем, продолжалась и через столетие — при Узбеке и Джанибеке, о чем есть неоспоримые сведения.

     В свете всего вышеизложенного становится возможным действительно понять сущность Мамаевой Орды и ее похода на Москву. В высшей степени знаменательно, что историки, смотревшие на эту проблему из Крыма, гораздо яснее понимали ее истинное содержание. Так, известный крымский историк П. Н. Надинский, автор изданных еще в 1950-х годах "Очерков по истории Крыма" в четырех томах, писал:

     "Генуя и Венеция являлись крупнейшими колониальными государствами Средневековья. В руках этих государств находилась почти вся мировая торговля. Значение этих государств особенно возросло в связи с "крестовыми походами"... Эти грабительские походы, освященные религией, прокладывали пути для генуэзских и венецианских купцов-колонизаторов в страны Ближнего Востока и Причерноморья... В XIII веке, после взятия крестоносцами Константинополя (в 1204 году— В. К.) и разгрома Византийской империи, венецианцы, а следом за ними и генуэзцы, проникли на побережье Черного моря... И совершенно не случайно, что генуэзцы оказались в числе вдохновителей, а может быть, и прямых организаторов похода незадачливого татарского полководца Мамая на Москву" 43е.

     Впрочем, еще раньше П. Н. Надинского, в 1940-х годах, о тесной связи Мамая с генуэзцами говорил один из значительнейших наших историков академик М. Н. Тихомиров 44е, развивавший эту тему и позднее. Вообще я отнюдь не являюсь неким "первооткрывателем" предлагаемого понимания Мамаева похода. Это понимание так или иначе намечено в исследованиях ряда видных историков: Ю. К. Бегунов "Об исторической основе "Сказания о Мамаевом побоище" (1966), И. Б. Греков "Восточная Европа и упадок Золотой Орды" (1975), Г. М. Прохоров "Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы" (1978),

     Позже, в 1980-х годах, появились статьи и затем книга Л. Н. Гумилева, в которых особенно последовательно выдвигалось именно такое понимание 45е. Эти публикации вызвали очень широкий интерес, но нельзя не сказать, что перед нами произведения человека, который был, если угодно, в равной мере и историком, и поэтом (кстати сказать, несколько опубликованных в последние годы его стихотворений уступают по своей художественной силе поэзии его прославленных родителей). И в трудах Л. Н. Гумилева первостепенную роль играет "домысел" и даже прямой "вымысел".

     Это позволяет ему не только властно захватывать сознание читателей, но и нередко замечательно "угадывать" скрытое, подспудное движение истории. Но в то же время именно эти качества вызывают неудовлетворенность (или даже негодование) у людей, которые считают обязательным строгую документированность, не приемлют никакого "интуитивного" домысливания в изучении истории. Впрочем, при всех возможных оговорках, несомненно одно: статьи и книги Л. Н. Гумилева способны пробуждать мощный и страстный интерес к истории, в том числе к истории эпохи Куликовской битвы.

Вот чрезвычайно выразительный факт. В авторском "Введении" к только что названной книге Г. М. Прохорова "Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы" сказано: "Благодарю от души моего первого учителя, доктора исторических наук Л. Н. Гумилева за привитый мне вкус к историческому исследованию..." 46е. Однако в самой этой книге, где есть, например, ссылки на упомянутые выше работы М. Н. Тихомирова, Ю. К. Бегунова и И. Б. Грекова, автор ни разу не ссылается на Л. Н. Гумилева!..

     Словом, имеет место специфическая ситуация: высокая одаренность и размах мысли Л. Н. Гумилева дали ему возможность во многих отношениях верно и глубоко охарактеризовать сущность Куликовской битвы, но недостаточность, а порой и прямая недостоверность фактической аргументации отвращает тех или иных читателей (прежде всего -- профессиональных историков), и в результате отчасти дискредитируется то истинное в своей основе представление о причинах и значении великой битвы, которое выразилось в гумилевских статьях и книгах. И как-то уже не обращают внимания на тот факт, что концепция Л. Н. Гумилева подтверждается (а не опровергается) в ряде работ таких историков, которым отнюдь не свойственно "вольное" обращение с источниками.

     Но обратимся непосредственно к Мамаю. Еще полвека назад, в 1946 году, М. Н. Тихомиров утверждал, что Мамай перед Куликовской битвой заключил договор с Кафой. А в 1994 году С. П. Карпов, давно занятый тщательными разысканиями в генуэзских архивах, сообщил, что в своего рода бухгалтерских книгах Кафы, массариях, оказывается, "есть сведения и о переговорах с Мамаем", хотя в то же время "не обнаружено следов... участия генуэзцев в Куликовской битве" 47е; между тем, согласно русским источникам, в ней участвовали и "фряги", то есть итальянцы.

     Но, во-первых, не исключено, что такие "следы" еще отыщутся; ведь сам С. П. Карпов в той же статье отмечает: "Разумеется, богатство архивных собраний Венеции и Генуи не исчерпывается" теми, "с которыми нам довелось работать в Италии. В стороне остались, например, собрания Ватиканского архива с его материалами по истории церкви и религиозных миссий на Востоке (а как мы видели, представители папства постоянно вступали в контакты с золотоордынскими правителями.— В. К.), собрания рукописей в различных библиотеках... Не одному поколению историков и архивистов хватит материалов для будущих исследований" (там же, с. 15).

     А во-вторых, при верном понимании общей картины открывается ранее почти или совсем "не замечаемая" весомая "информация", содержащаяся в давно известных источниках. Обратимся к наиболее объемному источнику сведений о Куликовской битве — "Сказанию о Мамаевом побоище".

Здесь сообщается, что, узнав о движении Мамая к Москве, Дмитрий Иванович посылает навстречу ему — в качестве, выражаясь современным языком, дипломата и разведчика (в частности, сообщившего точные известия о союзе Мамая с великим князем Литовским Ягайло) — "избранного своего юношу, довольно суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютьшова" (это был, как известно, далекий предок великого поэта и мыслителя Ф. И. Тютчева). Автор "Сказания" явно стремится "оправдать" решение князя поручить столь ответственную задачу именно юноше, подчеркивая, что он — "избранный", что он особо разумный и смышленый. И все же— почему юноша, а не богатый опытом муж?.. Характерно, что автор изданного в 1985 году сочинения о Куликовской битве, невзирая на вполне определенное сообщение "Сказания", написал о княжеском после: "...уже пожилой и сметливый боярин Захар Тютчев"... Но в другой современной книге дана верная "разгадка": Захарий был сыном итальянца Дудже, или Тутче, поселившегося в Москве в 1350-х годах 48е, и, очевидно, владел языком своих предков.

     И другая "информация" из "Сказания": отправляясь в поход на Мамая, Дмитрий Иванович взял с собой десяток "московских гостей сурожан". Обычно историки полагают, что речь шла о купцах, осуществлявших торговые отношения между Москвой и крымским городом Сурож (ныне Судак). Но, как убедительно показал Л. С. Хачикян в исследовании "Гости-сурожане" в русских летописях и "Сказании о Мамаевом побоище" (в кн. Русская и армянская средневековые литературы.— Л., 1982, с. 335), эти историки "не учитывают того обстоятельства, что... весь Крымский полуостров называли Сурожским полуостровом" (и даже само Черное море — Сурожским), и потому "гостями-сурожанами" наверняка именовались и те, кто имел дело непосредственно с Кафой.

     Пытаясь объяснить причину введения этих людей в состав княжеской свиты и особую важность самого их присутствия в ней (ведь их имена в "Сказании" удостоены специального упоминания в одном ряду с именами главных героев битвы!), А. Ю. Якубовский утверждал, что это-де были люди, "знающие нравы, обычаи и язык татар" и "имеющие более или менее точные сведения о дорогах, мостах, бродах на пути в Орду" 49е. Другой широко известный историк Л. В. Черепнин так определял "мотив, которым руководствовался московский князь, делая своими спутниками гостей: они могли быть использованы как проводники, толмачи, как люди, осведомленные о нравах и привычках ордынцев" 50е и т. п.

     Однако эти объяснения едва ли хоть сколько-нибудь основательны. Во-первых, в окружении Дмитрия Ивановича было немало людей, постоянно имевших дело и с Золотой, и с Мамаевой Ордой (к таким людям, кстати сказать, принадлежал и сам великий князь, с юных лет не раз посещавший обе орды). Когда в 1380 году потребовалось сообщить хану Тохтамышу радостную весть о победе на Куликовом поле и наладить дальнейшие отношения, Дмитрий Иванович послал к нему, как уже говорилось выше, испытанных знатоков золотоордынских дел Толбугу и Мокшея, а не каких-либо сурожских купцов. Во-вторых, главный опыт и главные знания этих купцов были связаны, конечно же, с крымскими генуэзскими центрами, и, беря их с собой в поход на Мамая, Дмитрий Иванович исходил именно из этого; в "Сказании о Мамаевом побоище" ясно сказано, что гости-сурожане "знаемы... в фрязех" (то есть в итальянцах).

     А отсюда, без сомнения, следует, что Дмитрию Ивановичу была вполне известна огромная роль итальянцев Кафы в стане Мамая.

     Не приходится уже говорить о том, что, согласно тому же "Сказанию", Мамай после Куликовской битвы сделал не что иное, как "прибеже ко граду Кафе... И собрав остаточную свою силу, и еще хотяше изгоном (набегом) итти на Русскую землю",— то есть именно в Кафе "организовывался" его новый поход. И когда затем по дороге на Русь он был в причерноморской степи перехвачен и окончательно добит Тохтамышем, "Мамай же прибеже пакы (снова, опять) в Кафу... ту(т) убиен бысть фрязи" (то есть убит итальянцами — очевидно, как не оправдавший возлагавшихся на него надежд воитель).

     Итак, целая цепь исторических фактов, запечатленных в "Сказании о Мамаевом побоище", свидетельствует о ведущей, определяющей роли итальянцев в походе Мамая на Москву; "фрязы" упомянуты и на первой, и на последней страницах "Сказания".

     При этом необходимо иметь в виду, что, согласно современным представлениям, "информация", содержащаяся в "Сказании", почти всецело достоверна. Много лет изучавший "историю" создания самого этого "Сказания" член-корреспондент РАН Л. А. Дмитриев доказывал, что в основу его легло произведение, написанное вскоре же после Куликовской битвы, в конце XIV века:

     "И у нас есть основания,— заключал исследователь,— утверждать, что в большинстве подробностей и деталей "Сказания" исторического характера, не имеющих соответствий в пространной летописной повести, перед нами не поздние домыслы, а отражение фактов, не зафиксированных другими источниками" 51е.

     Наряду с ведущей ролью итальянцев по-своему не менее существенна другая тема — союз Мамая с великим князем Литовским Ягайло. Правда, именно в связи с этим нередко ставился вопрос о "недостоверности" сведений "Сказания". Ибо во многих списках "Сказания" вместо Ягайло, который правил Литвой в 1380 году, выступает его, гораздо более известный на Руси, отец — Ольгерд, умерший еще в 1377 году. И стремясь продемонстрировать недостаточную надежность "информации", содержащейся в "Сказании", Л. А. Дмитриев называет три "анахронизма": Ольгерд вместо Ягайло, присутствие в Москве во время Куликовской битвы митрополита Киприана, который, мол, находился тогда в Киеве, и, наконец, молитва Дмитрия Ивановича перед Владимирской иконой Богоматери, приносившейся в Москву только в 1395 году, во время движения к Руси войск Тимура.

     Однако сам Л. А. Дмитриев здесь же признает вероятность принесения в Москву в 1380 году наиболее чтимой иконы — с последующим возвратом ее во Владимир (как было и в 1395 году). Далее, украинский историк Ф. М. Шабульдо в 1987 году убедительнейшим образом доказал, что митрополит Киприан прибыл в Москву уже 3 мая 1380 года — то есть за четыре месяца до битвы — и, кстати сказать, еще в Киеве во многом содействовал укреплению сил Дмитрия Ивановича 52е.

     Наконец, в тех списках "Сказания", где в качестве союзника Мамая предстает Ягайло, он не раз именуется "Ягайло Ольгердовичем", и не исключено, что переписчики, которым было хорошо известно имя Ольгерда (Ягайло, как уже говорилось, был знаком Руси гораздо меньше), приняв слово "Ягайло" за некую добавку к знакомому имени, превратили отчество в имя.

     Впрочем, если уж говорить о неверных сведениях в "Сказании", к таковым можно отнести, как видим, только одну эту замену Ягайло на Ольгерда (ибо сведения "Сказания" о Киприане всецело достоверны, а Владимирская икона вполне могла на время появиться в 1380 году в Москве).

Весьма существенно, что о союзнике Мамая "Ольгерде" — то есть, в действительности, о Ягайло Ольгердовиче — в "Сказании" сообщено: "...он почитает закон латыньский" — то есть католицизм. Правда, Ягайло официально принял католичество уже после Куликовской битвы, но склонялся он к этому с самого начала своего правления.

     Как писал В. Т. Пашуто, посвятивший много лет изучению истории Великого княжества Литовского, Ягайло сразу же после прихода к власти в 1377 году, "видя неуспех восточной политики Ольгерда, твердо решил добиваться ее поддержки католическими державами и папством ценою принятия христианства" 53е (католического).

     И вот что необходимо принять во внимание. Выше было показано, что папа Климент VI (1342—1352) во второй половине 1340-х годов, то есть за четыре десятилетия до Куликовской битвы, "направлял" одновременно действия и западных соседей Руси, и итальянцев в Крыму; это была единая политика на всем протяжении не раз упоминавшейся "линии" между Западом и Евразией.

     Во время Куликовской битвы на папском престоле находился Урбан VI (1378—1389), который, как сообщает Б. Я. Рамм, издал буллу, предписывающую "магистру Ордена доминиканцев назначить специального инквизитора "для Руси и Валахии" (область между Карпатами и Дунаем.— В.К.). В булле подчеркивается право и обязанность инквизитора, пользуясь всеми средствами, какими инквизиция располагает, искоренять "заблуждения" на Руси... Тот же папа предложил насильственно обращать в католичество русских на землях, подвластных Литве, Польше и т.п., применяя со всей строгостью принудительные меры вплоть до телесных наказаний"^54е. Точно известно, что сразу же после того, как Ягайло стал Великим князем Литовским, он завязывает отношения с папой Урбаном VI и направляет своего брата и единомышленника Скиргайло (в 1378 году) в Польшу для встречи с представителями Рима.

     Прямых сведений о "направляющих" указаниях Урбана VI в адрес крымских итальянцев не имеется, однако союзничество Ягайло и находившегося в Крыму, на расстоянии 1300 км (по прямой) от Вильно, Мамая едва ли обошлось без папской "координации" усилий на севере и на юге (которая, как мы точно знаем, имела место ранее, при Клименте VI).

     В "Сказании о Мамаевом побоище" в качестве единственного "посредника" между Ягайло и Мамаем представлен рязанский князь Олег. Находясь поблизости от тогдашней литовской границы, Олег мог играть роль определенного связующего звена между двумя союзниками, но едва ли он был способен "устроить" сам этот союз, в результате которого, как сообщается в "Сказании", "поиде к Мамаю на помощь... великий князь Ягайло Литовский с своею силою: литвою, и жмоти (жмудью), и ляхи, и немцы". За этим явственно видны направляющие действия папства (не раз описанные выше), которое в то же время воздействовало и на Мамая — через крымских итальянцев.

     Ягайло, как известно, немного не поспел привести свои войска на Куликово поле. Но он шел с запада туда же, куда и Мамай с юга. И теперь следует подвести определенные итоги вышеизложенному. Как было показано, генуэзская Кафа с конца XIII и до середины XIV века постоянно подвергалась нападениям золотоордынских войск, но после убийства хана Джанибека (1357 г.) они прекращаются, и нет никаких сообщений о подобных нападениях вплоть до Куликовской битвы. Естественно прийти к выводу, что любимец нового хана Бердибека, Мамай, давно находившийся в Крыму, кардинально изменил политику в отношении пришельцев из Италии. Уже в 1357 году генуэзцы, которые в течение предыдущих почти ста лет своего присутствия в Крыму владели только одной Кафой, основывают свою колонию в Чембало (Балаклава, недалеко от нынешнего Севастополя) и начинают воздвигать здесь неприступную цитадель. В 1365 году они овладевают Солдайей (Судаком), где создается монументальная крепость, а затем — в период не позднее 1374 года — их "консульства" размещаются, как сообщено в трактате видного исследователя средневекового Крыма А. Л. Якобсона, в Горзоне (Херсонесе, ныне в пределах Севастополя), Ялите (Ялте), Пертинике (Партените, вблизи Гурзуфа), Луске (Алуште), Воспоро (Керчи) — то есть на протяжении всего побережья Крыма! 55е

     Некоторые историки утверждали, что это решительнейшее расширение генуэзских владений было обусловлено начавшейся после убийства хана Бердибека смутой в Золотой Орде, которая теперь-де уже не могла сопротивляться натиску генуэзцев. Однако, во-первых, Чембало оказалось в их руках еще при Бердибеке (который высоко вознес Мамая), а во-вторых, как явствует из цитированных выше армянских "памятных записей", обладавший мощной военной силой Мамай властвовал в Крыму и в 1365 году, когда генуэзцы завладели Солдайей (Судаком), и позднее.

     И едва ли можно усомниться в том, что Мамай, в отличие от золотоордынских правителей, находился в теснейшем союзе с генуэзцами, и, в частности, его зафиксированные в приведенной выше армянской записи "сборы" в 1365 году в очередной поход на Золотую Орду проходили, по всей вероятности, при активной поддержке генуэзцев; как пишет в своем исследовании Г. М. Прохоров, "с генуэзцами он (Мамай.— В. К.) мог расплачиваться землями своих крымских владений" 56е.

     Но, как уже говорилось, неоднократные попытки Мамая захватить власть в Золотой Орде оказались тщетными. И тогда его направили на Русь.

     М. Н. Тихомиров доказал, что "итальянцы, "фряги" русских источников, появляются в Москве и на севере Руси уже в первой половине XIV в., как показывает грамота Дмитрия Донского. Великий князь ссылается на старый порядок, "пошлину", существовавшую еще при его деде Иване Калите, следовательно, до 1340 г. Великий князь жалует "Печорою" некоего Андрея Фрязина и его дядю Матвея. Обоих "фрязинов" привлекли на далекий север, в Печору, вероятно, поиски дорогих и ходовых товаров средневековья: пушнины, моржовых клыков и ловчих птиц" 57е.

     Отдельные купцы,— к тому же, конечно, покупавшие у великого князя за большую плату "лицензии",— разумеется, не представляли для Руси никакой опасности. Но появление их даже и на дальнем русском Севере свидетельствует о стратегической "устремленности" крымских "фрягов".

     Выше цитировалось сообщение "Сказания" о том, что Мамай шел на Москву, дабы изгнать русских князей и сесть на их место. Ханы Золотой Орды никогда не имели подобных намерений, и цель эта была поставлена, надо думать, генуэзцами.

     Все это объясняет главную "загадку": почему Русь только один раз за почти два с половиной столетия "монгольской эпохи" вышла в широкое поле для смертельной схватки?.. В связи с этим нельзя не упомянуть, что преподобный Сергий Радонежский за какое-то время до Куликовской битвы отказался благословить великого князя на войну с Мамаем. В одной из рукописей жития величайшего русского святого приведено его прямое возражение Дмитрию Ивановичу: "...пошлина (исконный порядок, установление) твоя држит (удерживает, препятствует), покорятися ордынскому царю должно" 58е. Нет оснований сомневаться, что преп. Сергий действительно сказал так. Однако, по всей вероятности, слова эти были произнесены за достаточно длительное время перед Куликовской битвой, когда, надо думать, в Троицкой обители еще не знали со всей ясностью, что представляет собой в действительности Мамай, и видели в нем "традиционного" хана Золотой Орды, "царя".

Накануне же Куликовской битвы Сергий Радонежский сказал совсем иное: "Подобает ти, господине, пещися о врученном от Бога христоименитому стаду. Пойди противу безбожных, и Богу помогающи ти, победиши".

     В связи с этим весьма многозначительно то место из "Сказания", в котором сообщается о реакции рязанского князя Олега на выступление Дмитрия Ивановича против Мамая. Я стремился на протяжении своей работы цитировать "Сказание" в подлиннике, полагая, что древнерусская речь понятна и без перевода. Но эпизод с Олегом сложен по своему языку, и потому даю его в переводе М. Н. Тихомирова.

     Узнав о решении Московского князя, Олег говорит: "Я раньше думал, что не следует русским князьям противиться восточному царю. А ныне как понять? Откуда такая помощь Дмитрию Ивановичу?.." И бояре его (Олега.— В. К.) сказали ему: "...в вотчине великого князя близ Москвы живет монах, Сергием зовут, очень прозорливый. Тот вооружил его и дал ему пособников из своих монахов" 59е

     Уже говорилось, что Куликовская битва имела всемирное значение. Об этом провозглашено в "Задонщине" (близкий текст есть и в списках "Сказания"). После победы Руси, утверждается здесь, "шибла понеслась слава к Железным Вратам и к Караначи (Орнач, Ургенч), к Риму и к Кафе по морю, и к Торнаву и оттоле ко Царьграду". Таким образом, указаны три "направления" пути славы: на восток — к Дербенту (Железные Ворота) и Ургенчу (столице Хорезма), которые входили тогда в "монгольский мир", на запад, в католический мир — к Риму через Кафу (связывание Кафы с папским Римом многозначительно), и на православный юг — через древнюю болгарскую столицу Тырново к Константинополю.

     Кто-либо может подумать, что утверждение о столь широком распространении "славы" представляет собой только торжественную риторику — и глубоко ошибется, ибо весть о разгроме Мамая достигла и намного более дальних городов, нежели названные в "Задонщине". Так, об этом писал в расположенном в 1500 км к югу от Ургенча, уже недалеко от Индийского океана, городе Ширазе виднейший персидский историк конца XIV — начала XV века Низам-ад-дин Шами 60е. И на другом "направлении эта слава" достигла города, расположенного в 1500 км к югу от Константинополя: о разгроме Мамая сказано в трактате жившего в Каире выдающегося арабского историка Ибн Халдуна (1332—1406) 61е. Что же касается Константинополя, огромное значение Куликовской битвы сознавали там во всей полноте; это показано в уже упоминавшемся замечательном труде Г. М. Прохорова "Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы" (1978).

     У нас нет прямых сведений о реакции Рима на великую битву, но выше приводилось суждение много работавшего в итальянских архивах С. П. Карпова о неизученных "богатствах" тамошних материалов, которых хватит "не одному поколению историков и архивистов". Впрочем, мы располагаем вполне достаточными для понимания существа дела сведениями из германской части католического мира. О Куликовской битве писал, например, ее современник монах-францисканец и хронист Дитмар Любекский, а позднее "обобщающую" характеристику в своем сочинении "Вандалия" дал ей виднейший германский историк XV века Альберт Кранц, который являлся "деканом духовного капитула" Гамбурга — то есть вторым лицом в католической иерархии этого германского города:

     "В это время между русскими и татарами произошло величайшее в памяти людей сражение... Победители русские захватили немалую добычу...Но недолго русские радовались этой победе, потому что татары, соединившись с литовцами, устремились за русскими, уже возвращавшимися назад, и добычу, которую потеряли, отняли и многих из русских, повергнув, убили. Было это в 1381 г. (ошибка на один год.— В. К.) после рождения Христа. В это время в Любеке собрался съезд и сходка всех городов общества, которое называется Ганза" 62е.

     Сведения о битве и были получены, очевидно, от ганзейских купцов, торговавших с Новгородом, о чем убедительно писал С. Н. Азбелев, специально изучавший вопрос о роли новгородцев в Куликовской битве.

      В сообщении Альберта Кранца, доказывает С. Н. Азбелев, речь идет "о нападении литовского войска на новгородский отряд, возвращавшийся... в Новгород вдоль литовского рубежа. Весьма возможно, что справедливо и дополнительное указание Кранца, который пишет, что в этом нападении участвовали также и татары: часть бежавших с Куликова поля татар могла присоединиться к литовским отрядам... Сохранилась запись Епифания Премудрого, датированная 20 сентября 1380 г. (т. е. через 12 дней после Куликовской битвы): "...весть приде, яко литва грядут с агаряны" (т. е. с татарами)... однако столкновение с новгородцами, очевидно, исчерпало военный потенциал литовского войска" 63е.

     Германская "информация" о великой битве особенно существенна в том отношении, что иерарх католической церкви Альберт Кранц явно недоволен победой русских в "величайшем в памяти людей" (по его определению) сражении и не без злорадства сообщает о мести победителям, стремясь, к тому же, преувеличить ее действительные масштабы и значение.

     Между тем в монгольском мире (например, в упомянутой ширазской хронике), не говоря уже о византийском, православном мире, разгром Мамая был воспринят совсем по-иному. И тут нельзя не вспомнить суждения о смысле Куликовской битвы, принадлежащие С. М. Соловьеву.

     В своей знаменитой "Истории..." он писал, что "такой битвы, как Куликовская, еще не бывало прежде на Руси; от подобных битв давно уже отвыкла Европа. Побоища подобного рода происходили... в начале так называемых средних веков... во время страшных столкновений между европейскими и азиатскими народами... Куликовская победа... была знаком торжества Европы над Азиею..." Она должна была "решить великий в истории человечества вопрос — которой из этих частей света восторжествовать над другою? Таково всемирно-историческое значение Куликовской битвы" 64е.

     В этом несомненно ложном истолковании всемирно-исторического значения (опять-таки — несомненного!) Куликовской битвы выразилось, во-первых, мощное воздействие идеологии Запада (С. М. Соловьев, в сущности, преподносит Европу в качестве безусловного воплощения добра, а Азию — как бы "абсолютного зла"), и, во-вторых, недостаточная изученность реальной истории XIV века. Многочисленнейшие отдельные факты и, шире, тенденции этой истории, представленные на предыдущих страницах, опровергают господствующее до сих пор понимание Куликовской битвы как противоборства Руси с Золотой Ордой или — в глобальном смысле — Европы с Азией.

Мамаева Орда, конечно, имела азиатское происхождение, но всецело оторвавшийся и отчужденный от монгольского государства Мамай вступил в теснейший союз с генуэзцами Кафы, то есть с авангардной силой Запада, и стал выполнять его волю, его "задания", включился в ту политику, или, вернее, геополитику, которую Запад, руководимый папством, осуществлял в XIV столетии на всем протяжении "линии", отделявшей его от православной цивилизации.

     В повестях и сказаниях конца XIV — начала XVI века не раз с полной определенностью утверждается, что Мамай имел целью сокрушение Православия, что он шел на Русь, дабы "разорити Православную Веру и оскверънити Святые Церкви и всему Христианству хощеть покорену от него быти".

     Особенно примечательно в этом отношении одно место из "Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского" (ввиду архаичности текста цитирую перевод М. А. Салминой):    

     "Мамай же, подстрекаемый лукавыми советниками, которые христианской веры держались, а сами творили дела нечестивых (о том, кто же были эти "советники", стоит поразмыслить...— В. К.), сказал князьям и вельможам своим: "Захвачу землю Русскую, и церкви христианские разорю..." 65е.

     Золотая Орда вовсе не преследовала подобную цель; более того, XIV—XV века были периодом высочайшего расцвета Православия на Руси, что доказывается, например, в известном сочинении "Святые Древней Руси" Георгия Федотова — хотя этот автор, будучи принципиальным "западником", крайне негативно относился к Золотой Орде.

     И еще одно. В знаменитом сборнике Владимира Даля "Пословицы русского народа" содержится (даже в двух вариантах) пословица: "Много нам бед наделали — хан крымский да папа римский" (издание 1957 г., с. 348; см. также с. 144). Объединение, сближение столь далеких друг от друга, казалось бы, не имеющих ничего общего источников "бед" было бы не очень логично, если бы не имела места та историческая реальность, о которой идет речь и которая запечатлелась так или иначе в сказаниях о Куликовской битве, где связаны, соединены хозяин Крыма Мамай, "фряжская" Кафа и Рим.      Я отнюдь не утверждаю, что приведенная пословица непосредственно "отразила" реальность 1380 года, но все же считаю возможным усматривать в ней связь и с этой реальностью, след своего рода исторической прапамяти о ней.

     В свете всего вышеизложенного становится всецело ясной "загадка", о которой мы говорили в самом начале: почему Русь почти полтора столетия не вступала в противоборство с Золотой Ордой, а против Мамая вышла на бой столь решительно. Точно так же ясно и позднейшее — столетнее — "покорство" Руси Золотой Орде.

     Но, как уже отмечалось, набег Тохтамыша на Москву через два года после Куликовской битвы вроде бы категорически противоречит предлагаемому пониманию исторической ситуации. И господствует представление, что этот набег был своего рода местью за поражение Мамая и актом восстановления якобы утраченной Золотой Ордой власти над Русью, хотя два описанных выше русских посольства к Тохтамышу — осенью 1380 года, сразу после битвы, и в начале 1381 года, после окончательного разгрома Мамая самим Тохтамышем — свидетельствуют, что Москва вовсе не имела намерения разорвать свои вассальные отношения с Золотой Ордой.

     Пути к пониманию существа дела достаточно четко намечены в уже упомянутом исследовании И. Б. Грекова "Восточная Европа и упадок Золотой Орды" (1975), где показано, что Куликовская победа коренным образом изменила все соотношение сил.

     Дмитрий Донской стал после нее, писал исследователь, "наиболее могущественной политической фигурой Восточной Европы", что особенно очевидно выразилось в событиях в Великом княжестве Литовском: "Если накануне битвы лишь отдельные литовско-русские князья (речь идет о Гедиминовичах, правивших на землях с русским, точнее, с западнорусским населением.—В.К.) сотрудничали с Москвой... то после победы на Куликовом поле заметно сократилось число активных сторонников Ягайло в Литовской Руси, а вместе с тем резко увеличился круг явных союзников Дмитрия Донского из среды феодалов, православного духовенства и горожан Литовско-Русского государства" 66е.

     Особенно существенно, что активным сторонником прочного союза с Москвой явился князь Кейстут (сын Гедимина, дядя Ягайло), о чем подробно говорится и в книге И. Б. Грекова, и в развивающем эти ее идеи тщательном исследовании украинского историка Ф. М. Шабульдо "Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовской (Киев, 1987), который пишет, в частности:

     "В октябре 1381 г. князь Кейстут, опираясь на поддержку группировавшихся вокруг него русских и литовских феодалов, захватил Вильно и отстранил от власти Ягайло, дискредитировавшего себя союзом с Мамаем. Став великим князем литовским, Кейстут проводил политику сближения с Московским великим княжеством" (с. 132).

     Если ранее Русь постоянно ослаблял непрекращавшийся натиск со стороны Литвы, то после Куликовской победы Москва обрела возможность стать объединяющим центром Восточной Европы в целом. Очень характерно, что ближайшим сподвижником Дмитрия Ивановича стал тогда литовский князь Остей — внук того самого Ольгерда, который многократно предпринимал агрессивные походы на Москву; и особенно знаменательно, что именно Остею Дмитрий Иванович — который, как сказано в летописи, сам "не подъя рукы на царя" — поручил возглавить оборону Москвы во время набега Тохтамыша!

     Выразившееся в обрисованных только что фактах небывалое до того возвышение роли Москвы, надо думать, глубоко обеспокоило искушенного в политических делах Тохтамыша, и он счел необходимым нанести жестокий удар по Москве, опасаясь дальнейшего расширения ее политической роли и роста ее могущества. Почти одновременно с набегом Тохтамыша, в том же августе 1382 года, Ягайло в Литве сумел свергнуть и убить союзника Москвы Кейстута...

     И то и другое являло собой, конечно, поражение Москвы; однако плоды победы на Куликовом поле, во всем ее охарактеризованном выше значении и смысле, эти поражения не перечеркивали. Московская Русь обрела в этой победе незыблемую основу грядущей великой мировой державы, что стало выявляться уже при Иване III. Это было бы, конечно, невозможно, если бы Дмитрий Иванович выходил на Куликово поле, чтобы не платить большую дань Мамаю (а именно так, увы, толкуют причину столкновения многие нынешние историки).

     Стоит в связи с этим сказать, что сам поэтический образ Куликовской битвы в "Сказании о Мамаевом побоище" представляет ее как грандиозное, прямо-таки "геологическое" потрясение. Накануне битвы -- воистину прекрасное природное бытие: "...осень же бе тогда долга, и днем летним еще сияющим и теплота бысть и тихость"; однако на рассвете 8 сентября "земля гремит, а ту грозу подает на восток до моря, на запад же паки до Дуная. Поле же то Куликово пригибающися, вострепета лузи (луга) и болота, реки и езера из мест своих выступиша.." Слово здесь как бы само по себе воплотило осознание великого значения битвы...

     Господствующее представление о Куликовской битве, в сущности, сводит ее к "внутреннему" конфликту в Золотой Орде: одно из входивших в эту Монгольскую империю государственных образований "взбунтовалось" против верховной власти.. На деле же, как я стремился показать, Русь в 1380 году выступила против, в полном смысле слова, всемирной силы, в которой объединились воля авангарда тогдашнего Запада и мощь азиатского воинства. И Куликовская битва явилась непосредственным выходом Московской Руси на мировую арену и победоносным ее утверждением во всемирной истории — о чем, в частности, осязаемо свидетельствуют отзвуки этой битвы на громадном евроазиатском пространстве от Гамбурга до Шираза (о чем есть точные сведения). Этот истинный смысл сражения на Непрядве всегда так или иначе присутствовал в национальном сознании, но начиная с XVIII века историки, находившиеся под своего рода излучением западной идеологии, затемняют его, толкуя великую битву как попытку свержения азиатской золотоордынской власти, к тому же не достигшую своей цели попытку.

     Не исключено, что те или иные читатели воспримут как некую странность или даже нелепость свершившееся в 1370-х годах объединение Запада ( прежде всего — в лице генуэзцев) с азиатской Мамаевой Ордой в походе на Русь. Но есть ведь и другой, позднейший и не менее яркий пример: объединение Запада с Турецкой империей в Крымской войне против России в 1830-х годах (и опять-таки "узел" — Крым!). Сопоставление этих событий способно многое прояснить. И такого рода ситуация может возникнуть и в наше время. Куликовская битва -- не только слава прошлых времен, но и урок на будущее.

     В истории можно обнаружить поистине удивительные соответствия и переклички. Как показано выше, одним из виднейших деятелей эпохи Куликовской битвы был москвич итальянского происхождения Захарий Тютчев. А наиболее глубокое понимание сущности Крымской войны 1830-х годов высказал его прямой потомок (в пятнадцатом поколении) Федор Тютчев, который затем в качестве главного советника министра иностранных дел А. М. Горчакова сыграл самую весомую роль в дипломатическом преодолении тяжких последствий этой войны; все это подробно освещено в моей книге "Тютчев" (1988, 2-е изд.— 1994).

      Как ни странно (и как ни прискорбно), преобладающее большинство русских людей не имеет верного представления о Крымской войне, которая была атакой на Россию объединившихся сил Запада и Востока. Авторитетный — и, надо признать, весьма объективный — английский историк Алан Тэйлор писал об этой войне через сто лет после нее, в 1954 году:

      "Крымская война... стоила жизни почти полумиллиона (!— В. К.) человек, и общее число потерь превысило потери, понесенные в результате любой войны из тех, что велись на протяжении ста лет после Венского конгресса (то есть на протяжении 1815—1914 годов.— В.К.)... Из пяти вторжений в Россию, совершенных в современную эпоху — вторжение Наполеона в 1812 году, Англии и Франции (разумеется, совместно с Турецкой империей. -- В.К.) в 1854 году, Германии -- в 1916 -- 1918 гг., держав Антанты -- в 1919--1920 гг., Гитлера -- в 1941 г. -- это было, безусловно, самое успешное. После 1856 года Россия оказывала на европейские дела меньше влияния, чем в любой период..." (Тейлор А. Дж. П. Борьба за господство в Европе. -- М., 1958, с. 120. -- Курсив мой. -- В.К.)

     То, что Тейлор сформулировал в 1950-х годах, Тютчев высказал еще в 1850-х, и он глубоко и остро воспринимал вроде бы неожиданный и даже несообразный союз христианских стран Запада с мусульманской Турцией против христианских же России и славянских народов, выразив свое отношение к этому союзу, в частности, в саркастическом и гневном стихотворении под названием "Современное":

Флаги веют на Босфоре,

Пушки празднично гремят,

Небо ясно, блещет море,

И ликует Цареград.

И недаром он ликует:

На волшебных берегах

Ныне весело пирует

Благодушный падишах

Угощает он на славу

Милых западных друзей --

И свою бы всю державу

Заложил для них, ей-ей...

Пушек гром и мусикия!

Здесь Европы всей привал,

Здесь все силы мировые

Свой справляют карнавал...

Как в роскошной этой раме

Дивных гор и двух морей

Веселится об исламе

Христианский съезд князей!

И конца нет их приветам,

Обнимает брата брат...

О, каким отрадным светом

Звезды Запада горят!..

Только там, где тени бродят

По долинам и горам

И куда уж не доходят

Эти клики, этот гам, --

Только там, где тени бродят,

Там, в ночи, из свежих ран

Кровью медленно исходят

Миллионы христиан...*

     *Под властью турецкого султана находились тогда 12 млн. православных христиан...

     Уместно обратиться здесь и к творчеству выдающегося современного поэта Юрия Кузнецова, который, пожалуй, более чем кто-либо продолжает тютчевские традиции. В 1986 году он создал стихотворение "Петрарка", имеющее прямое отношение к обсуждаемым проблемам. В главе "Византийское и монгольское "наследства" в судьбе России" было показано, что "великий гуманист" Франческо Петрарка (1304—1374) яро призывал генуэзцев громить "малодушных гречишек" и вообще "выкорчевать" их "позорную империю" — Византию. В другом своем послании в Геную, отправленном незадолго до Куликовской битвы, он писал о массе привезенных генуэзцами из "Скифии" (то есть, в частности, из Руси) рабов как об отвратных "недочеловеках"; Петрарку возмущал не сам факт работорговли, но обилие на улицах Генуи "люда" со "скифскими чертами".

В поэтическом мире стихотворения Юрия Кузнецова "гуманист" XIV века Петрарка "перенесен" в 8-ю итальянскую армию, которая в конце 1942 года пришла на Дон и вскоре была полностью разгромлена недалеко от Куликова поля, куда в 1380 году также заявились соплеменники Петрарки (их в Мамаевом войске было, очевидно, немного, но их политическая роль была первостепенной). Вот это подлинно гуманистическое стихотворение, предваренное эпиграфом:

ПЕТРАРКА

      И вот непривычная, но уже нескончаемая вереница подневольного люда того и другого пола омрачает этот прекраснейший город скифскими чертами лица и беспорядочным разбродом, словно мутный поток чистейшую реку; не будь они своим покупателям милее, чем мне, не радуй они их глаз больше, чем мой, не теснилось бы бесславное племя по здешним узким переулкам, не печалило бы неприятными встречами приезжих, привыкших к лучшим картинам, но в глубине своей Скифии вместе с худою и бледною Нуждой среди каменистого поля, где ее (Нужду) поместил Назон, зубами и ногтями рвало бы скудные растения. Впрочем, об этом довольно.

     Петрарка. Из письма Гвидо Сетте, архиепископу Генуи. 1367 г. Венеция

Так писал он за несколько лет

До священной грозы Куликова.

Как бы он поступил — не секрет,

Будь дана ему власть, а не слово.

Так писал он заветным стилом.

Так глядел он на нашего брата.

Поросли б эти встречи быльем,

Что его омрачали когда-то.

Как-никак шесть веков пронеслось

Над небесным и каменным сводом.

Но в душе гуманиста возрос

Смутный страх перед скифским разбродом.

Как магнит потянул горизонт,

Где чужие горят Палестины.

Он попал на Воронежский фронт

И бежал за дворы и овины.

В сорок третьем на лютом ветру

Итальянцы шатались как тени,

Обдирая ногтями кору

Из-под снега со скудных растений.

Он бродил по тылам, словно дух,

И жевал прошлогодние листья.

Он выпрашивал хлеб у старух —

Он узнал эти скифские лица.

И никто от порога не гнал,

Хлеб и кров разделяя с поэтом.

Слишком поздно других он узнал.

Но узнал. И довольно об этом.

     Выше приводились суждения из "ранних" сочинений выдающегося английского историософа Арнольда Тойнби, в которых он "оправдывал" завоевание Западом восточноевропейских земель, не входивших в пределы православной цивилизации и по сути дела "замалчивал" факты мощной западной агрессии в отношении самой этой цивилизации — то есть прежде всего Руси-России.

     Но в написанном позднее, в 1952 году, кратком рассуждении "Россия и Запад" Тойнби сумел преодолеть свою прежнюю, скажем так, "слепоту", 1941-й год словно бы заставил его открытыми глазами вглядеться в историю и "заметить", что русские земли "были оккупированы западными армиями в 1941, 1915, 1812* , 1709 и 1610 годах". (Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории— М., 1995, с. 156); далее Тойнби упомянул и о более ранних атаках Запада на Русь, к которым мы еще вернемся.

     Прежде необходимо со всей определенностью сказать, что в историографии явно господствует сугубо поверхностное и узко "политическое" представление о великой войне, начавшейся 22 июня 1941 года. Ее толкуют только как порождение "гитлеризма", то есть явления, существовавшего в Германии в 1920—1940-х гг., а страны Запада в целом рассматриваются лишь как "жертвы" этого самого гитлеризма, якобы всеми силами боровшиеся против него. В действительности реальное, могущее считаться выражением воли страны сопротивление имело место только в части Югославии и в Греции.

           Десяток (из общего числа двух с половиной десятков) стран Запада непосредственно участвовали в войне против России (СССР), открыто объявляя об этом и отправляя на русский фронт свои воинские силы (Италия, Испания, Дания, Норвегия, Финляндия, Венгрия, Румыния, Словакия, Хорватия). А почти все остальные западные страны так или иначе обеспечивали этот фронт оружием, боеприпасами, продовольствием и т. п.

      Впрочем, подробное изложение проблемы будет дано, естественно, в другом томе этого моего сочинения — "История России в XX веке. Опыт беспристрастного исследования". Здесь же скажу только, что Тойнби — и это делает ему честь — смог вскоре после окончания войны 1941—1945 годов осознать ее глубокий исторический смысл, поставив ее в один ряд с войнами 1709, 1812 гг. и т. д.

Более того: заново осмыслив в свете этой войны тему "Россия и Запад", Тойнби совсем иначе, чем ранее, понял соотношение Запада и остального мира в целом: "Западный человек,— написал в 1952 году английский историософ,— который захочет разобраться в этой теме, должен будет хотя бы на несколько минут покинуть "свою кочку" (вот именно! — В. К.) и посмотреть на столкновение между остальным миром и Западом глазами огромного большинства человечества. Как бы ни различались между собой народы мира... на вопрос западного исследователя об их отношении к Западу все — русские и мусульмане, индусы и китайцы, японцы и все остальные — ответят одинаково. Запад, скажут они— это агрессор... У большинства западных людей эти обвинения вызовут удивление, шок и печаль и даже, вероятно, возмущение (как и, добавлю от себя, у "западнически" настроенных жителей России—В.К.)... Мы слишком легко забываем, что германцы, напавшие на своих соседей, включая Россию, в первой мировой войне и повторившие свою агрессию во второй, тоже принадлежат к Западу... И, без сомнения, суждение мира о Западе определенно подтверждается в последние четыре с половиной столетия... За все это время мировой опыт общения с Западом показывает, что Запад, как правило, всегда агрессор" (с. 156,157).

     Тойнби отнес начало агрессии Запада против остального мира к рубежу XV—XVI веков ("последние четыре с половиной века", отсчитывая от 1952 года), но Россия, не отделенная от Запада морями и океанами, стала испытывать его агрессию, как писал далее Тойнби, намного ранее,— "в XIII веке, после нашествия татар на Русь. Татарское иго (вернее, непосредственное монгольское присутствие на Руси.— В. К.) продолжалось недолго, ибо татары были степными кочевниками и не могли укорениться в русских лесах и полях. В результате ... Русь потерпела убытки, в конце концов, не столько от татар, сколько от западных соседей, не преминувших воспользоваться ослаблением Руси, для того чтобы отрезать от нее и присоединить к западнохристианскому миру западные русские земли... Только в 1945 году России удалось возвратить себе те огромные территории, которые западные державы отобрали у нее в XIII и XIV веках" (с. 157).

      Последняя фраза не вполне точна, поскольку отторгнутые в XIII- XIV вв. Русские земли были почти целиком возвращены еще в XVIII веке (и вновь отторгнуты — до 1945 года — во время революции). Но в принципе Тойнби вполне прав. И нетрудно понять, что осознанное английским мыслителем реальное соотношение Руси и Запада объясняет, почему Куликовская битва, которая вроде бы была битвой с азиатским воинством, по внутренней своей сути являлась результатом акции Запада, сумевшего направить на Русь Мамая и Ягайло..

     В деле понимания хода истории уместны два различных, даже противоположных "метода": глубокое осмысление определенного исторического "начала", в котором, как в зерне, заложено последующее, грядущее развитие, и, напротив, пристальное внимание к тому или иному "итогу", плоду длительного движения истории.

     На первых страницах этой главы моей книги говорилось, что истинная суть деятельности Александра Невского особенно ясно раскрывается в свете произошедшей намного позже (почти через 120 лет после его кончины) Куликовской битвы. И это было по-своему осознано еще в давние времена; в одном из повествований о житии благоверного князя Александра речь идет о "чуде", свершившемся в ночь на 8 сентября 1380 года у его гробницы во Владимире: "...два старца честна изыдоста от святаго олтаря и приидоста ко гробу блаженнаго Александра и глаголаста: "О господине Александре, востани и ускори на помощь правнуку своему, великомю князю Дьмитрию..." И в той час святый великий князь Александр воста из гроба и... со обема старцема вскоре невидимы быста" (то есть перенеслись на Куликово поле).

     Собственно говоря, определившая всю последующую историю Руси роль Александра Ярославича вполне "наглядно" и, в сущности, неоспоримо выразилась в том, что именно его прямые потомки оказались, в конечном счете, во главе исторического движения Руси,— несмотря на все нелегкие препятствия.

     Дело в том, что с точки зрения тогдашнего порядка престолонаследия судьба потомства Александра сложилась очень неблагоприятно. После его кончины Русью правили, как и полагалось, его младшие братья Ярослав и, затем, Василий (до его смерти в 1276-м году). Далее, власть законно перешла к сыновьям Александра — князьям Дмитрию и, затем, Андрею. Однако ко времени кончины Андрея Александровича в 1304 году ни у него, ни у умершего ранее, в 1294 году, Дмитрия не осталось наследников,— их сыновья скончались в юном возрасте...

     И "династия" Александра Невского в 1304 году как бы бесповоротно пресеклась. Хотя имелись налицо пятеро его внуков — Юрий, Иван и малолетние Борис, Александр и Афанасий Даниловичи,— все они были сыновьями самого младшего сына Александра, Даниила, который до своей кончины, свершившейся в 1303 году (то есть раньше смерти Андрея), правил еще не столь уж значительным тогда Московским княжеством и, скончавшись раньше своих старших братьев, не "успел" занять великокняжеский престол. И, согласно традиции, его сыновья не имели прав на великое княжение Владимирское.

     Великим князем Владимирским в 1305 году стал тверской (Тверь была в то время намного более значительным городом, чем Москва) князь Михаил — сын одного из младших братьев Александра Невского, Ярослава Ярославича, который — в отличие от Даниила — побывал великим князем.

     Но внук Александра Невского, князь Московский Юрий Данилович, не был согласен с таким решением — надо думать, именно как потомок, наследник своего великого деда. И между Михаилом Тверским (а после его гибели — его сыном Дмитрием) и, с другой стороны, Юрием Московским началась долгая и упорная борьба за верховную власть.

     К сожалению, с давних пор господствует сугубо тенденциозная "оценка" соперников в этой борьбе: Михаил Тверской преподносится как благородный и бескорыстный "рыцарь", а Юрий Московский — в качестве низменного злодея. Между тем многочисленные исторические факты дают все основания для вывода, что соперники, как говорится, стоили друг друга, и речь должна идти, если уж на то пошло, не о превосходстве одного из соперников, но о присущей им обоим шаткости нравственных устоев, порожденной всей ситуацией эпохи монгольской власти над Русью.

     Так, из летописей известно, что Михаил Тверской еще задолго до своего столкновения с Юрием Московским, в конце 1280—1290-х годах, вел борьбу за власть с сыном Александра Невского Андреем (вполне "законным" великим князем!),— притом даже обращался за поддержкой к монгольскому темнику Ногаю, который сумел тогда захватить ("незаконно"!) огромную власть в Орде; все это подробно показано в классическом исследовании А. Н. Насонова "Монголы и Русь" 67е.

     Когда же в 1299—1300 году Ногай был разгромлен и убит законным ханом Золотой Орды Токтой, Михаил предпочел помириться и вступить в союз с тем же самым Андреем Александровичем, с которым он ранее враждовал... И перед смертью, постигшей его в 1304 году, Андрей назвал своим преемником Михаила, и тот отправился в Золотую Орду к хану Токте за "ярлыком" на великое княжение.

В то же время, о чем уже сказано, внук Александра Невского Юрий Данилович полагал, что именно он — после кончины последнего Александровича, Андрея,— должен стать великим князем и также явился к Токте. Однако вопрос был решен ханом в пользу Михаила.

     Юрий, очевидно, резко высказал свое несогласие, и, возвратившись из Орды, Михаил тут же "пошел ратью" на Москву, чтобы раздавить непокорного соперника. Его поступок явился первой военной акцией в противоборстве с Юрием, и уже из одного этого вполне ясно, что столь широко распространенное до сих пор категорическое "предпочтение" Михаила Юрию сомнительно.

     Как же возникла своего рода "идеализация" тверского князя? После позднейшей жестокой казни Михаила в Орде (в 1318 году; об этом еще будет речь) в Твери была создана трагическая повесть "Убиение великого князя Михаила Ярославича", которая, вполне естественно, создавала высоко положительный образ князя-мученика. А впоследствии "либеральная" историография и публицистика, всячески осуждавшая "собиравших" Русь московских правителей за их стремление к твердому единовластию, опираясь на эту повесть, постоянно противопоставляла Михаила Тверского и его сыновей москвичам Юрию и Ивану (Калите) Даниловичам, которых наделяли всеми возможными пороками.

     Чтобы яснее увидеть тенденциозность этого противопоставления, проследим действия Михаила Тверского в годы его великого княжения. Его поход на Москву в 1305 году с целью усмирить или даже уничтожить своего соперника Юрия был отражен, но через два года Михаил "ходил в другие (во второй раз.— В.К.) к Москве ратью, всею силою, и бысть бои у Москвы... и града не взяше, и не успевше ничто же, възвратишася".

     На некоторое время Михаил прекратил свои атаки на Юрия, но затем, — по-видимому, в 1311 году,— сын Михаила "Дмитреи Михаилович Тферскии, собрав вои многи, и хоте ити ратью... на князя на Юрья, и не благослови его Петр митрополит". А позднее — при новом хане, Узбеке,— Михаил Тверской прибег к "крайнему" средству в борьбе с Юрием. Проведя два года в Орде, он заручился там поддержкой, и в 1315 (или 1316) году "прииде из Орды князь великий Михаиле, а с ним посол Тяитемерь и татарове силны, и много зла учинили в Русской земли". То есть опять-таки именно Михаил в своем конфликте с Юрием первым привел на помощь ордынскую воинскую силу!

     Уже затем отправился за помощью в Орду Юрий, и ему удалось склонить хана Узбека на свою сторону (можно предположить, что Михаил ранее заручился поддержкой не самого хана, но тех или иных властных лиц в Орде). И в 1317 году Узбек неожиданно передал — правда, ненадолго — великое княжение Владимирское Юрию и выдал за него свою сестру Кончаку.

     Михаил не признал верховенства Юрия, и в конце 1317 года уже как раз "Юрьи Даниловичь приходил ратью великою к Твери... бои велик, сеча зла, и... князь Михаиле изможе (осилил), и побиша московскую рать, а иныа разбегошася, а князя Бориса (младший брат Юрия.— В. К.) яша руками и Кончака, княгиню Юрьеву, и поведоша их в Тферь, и тамо зельем уморена бысть Кончака, княгиня великаа Юрьева, сестра царева" (хана Узбека).

     Версия об отравлении Михаилом ханской сестры была, вероятнее всего, клеветой, но так или иначе обоих князей вызвали в Орду на "суд". Михаил был признан виновным в различных "грехах" и убит при участии Юрия (точнее, его людей). Это — конечно же, отвратительное — завершение борьбы Михаила и Юрия стало основой для их категорического противопоставления. Однако нельзя забывать, что ведь и Михаил в своей борьбе не брезговал никакими средствами и, по всей вероятности, не остановился бы перед убийством Юрия,— что и сделал позднее (о чем — ниже) его старший сын Дмитрий. Жестокая борьба между двумя княжескими ветвями — Ярославичами и Александровичами — была обоюдной, и к тому же, как уже говорилось, Михаил первым применил в этой борьбе свою воинскую, а затем даже ордынскую силу.

     Говоря обо всем этом, я отнюдь не преследую цель принизить Михаила Тверского и возвысить — за его счет — Юрия. В конце концов, тверской князь искупил все свои грехи истинно мученической кончиной, принятой им, согласно его житию, с высокой духовной твердостью,— что и дало основание для причисления его к лику святых мучеников. Нельзя не сказать также, что Юрий, конечно, опорочил себя участием в казни Михаила, продиктованной ханом,— между тем как убийство самого Юрия было личным возмездием Михайлова сына за смерть отца.

     И мои возражения против господствующей трактовки конфликта Михаила и Юрия (и последующих столкновений тверских и московских князей) призваны только скорректировать "либеральную" историографическую традицию, задачей которой являлась дискредитация стремившихся установить твердую власть на Руси московских князей; всестороннее "очернение" Юрия явно было для этой традиции средством, способом идеологического воздействия.

     Ни в коей мере не подвергая сомнению тот факт, что Михаил Тверской — трагический герой русской истории, нельзя вместе с тем согласиться с превращением Юрия Московского в своего рода скопище всяческого зла. Так, в частности, Юрий преподносится как бесстыдный своекорыстный "холоп" Орды, который за свою рабскую преданность и был, мол, в 1317 году награжден великим княжением Владимирским. Между тем уже в 1322-м хан Узбек лишил Юрия верховной власти (конкретная причина этого историками не выяснена, но существен сам факт) и передал ее не кому-нибудь, а старшему сыну убитого Михаила — Дмитрию! Притом, получив власть, Дмитрий при первой же своей встрече с Юрием 21 ноября 1325 года (она состоялась в той же Орде) без всяких разбирательств убил его. Правда, сам Дмитрий через девять месяцев, 15 сентября 1326 года, был убит там же, в Орде. В этом усматривают ханское наказание за убийство Юрия, но такая версия едва ли основательна.

     Во-первых, именно хан Узбек ранее отстранил Юрия от великого княжения; во-вторых, неправдоподобно, что наказание Дмитрию последовало лишь спустя почти год после убийства Юрия; в-третьих, известно, что вместе с Дмитрием был тогда убит в Орде князь Новосильский Александр, явно не имевший никакого отношения к гибели Юрия. И не исключено, что оба князя — Дмитрий Тверской и Александр Новосильский — были убиты в результате какой-либо ссоры, и уж, во всяком случае, не по повелению хана Узбека, который после убийства Дмитрия тут же передал великое княжение другому, младшему сыну Михаила Тверского Александру, а не младшему брату Юрия Московского — Ивану (Калите).

    Итак, после очень краткого —с 1317 по 1322 год — правления Юрия власть над Русью опять перешла к потомкам младшего брата Александра Невского — Ярослава, который, надо сказать, имел мало общего со своим великим старшим братом (и даже враждовал с ним).

     Однако вскоре же выявилась, можно сказать, полная "неспособность" Александра Михайловича к управлению страной в сложной ситуации того времени. Летом 1327 года к Александру прибыло ордынское "посольство" во главе с двоюродным братом хана Узбека, Чолханом, которого на Руси называли Шевкалом. Впоследствии возникла легенда, что Шевкал будто бы имел некие глобальные злодейские планы, но из первоначальных летописных сообщений ясно только, что присутствие ордынцев в Твери вызвало настороженность населения.

     Следует в связи с этим сказать, что многие люди неверно представляют себе монгольскую власть как непосредственно управлявшую городами Руси; на деле управление было "доверено" русским князьям, и даже сборщики дани — баскаки — находились на Руси только до 1270-х годов (хотя позже и имели место отдельные исключения). Поэтому появление в Твери многолюдного ордынского посольства породило напряженность.

      И частный — даже "курьезный" — случай привел к мощному бунту: "15 аугуста месяца... диакон тферитин, прозвище ему Дудко, поведе кобылицу младу и зело тучну, напоити ю на Волзе воды. Татарове же, видевше, отъяша ю, диакон же, съжаливъси зело, начат въпити, глаголя: "О мужи тферстии, не выдавайте!"... и поворотися град весь и весь народ в том часе събрася... и начаша избивати татар... и самого Шевкала убиша. И всех по ряду..."

     Есть основания полагать, что крайнее возмущение тверичей вызвало даже не само по себе "отъятие" кобылы, но намерение ордынцев (с русской точки зрения совершенно "пакостное") употребить ее — "молодую и очень тучную" — в пищу...

     Так или иначе бунт тверичей был заведомо "бессмысленным и беспощадным" (по пушкинскому слову); они или не понимали, или никак не хотели понять, что Орда неизбежно ответит жестоким возмездием (что тут же и произошло).

     Некоторые источники утверждают, что во главе бунта стоял будто бы сам великий князь Александр Михайлович, но это, несомненно, безосновательная выдумка. Другое дело, что после бунта Александр малодушно бежал из Твери в Псков и затем в Литву (его покойный брат Дмитрий был женат на дочери великого князя Литовского Гедимина) и только спустя десять лет, в 1337 году, отважился прибыть к хану Узбеку с "повинной". Поскольку хан, очевидно, сознавал, что Александр не мог поощрять столь бессмысленные действия тверичей в 1327 году, ему был возвращен пост великого князя Тверского,— но уже без добавления титула князя Владимирского... Кстати, на время "эмиграции" Александра хан утвердил великим князем Тверским его младшего брата, Константина, который затем, в 1337-м, уступил свое место возвратившемуся в Тверь старшему брату.

     Определяя тверской бунт 1327 года как "бессмысленный", я прежде всего имею в виду, что он никак не мог способствовать освобождению от ордынской власти,— хотя те или иные историки толкуют его в качестве некоего важного шага на пути к независимости Руси. Как раз напротив: после неизбежной и тяжелейшей карательной акции хана Узбека (так называемая "Федорчукова рать" конца 1327 года) Тверь уже не проявляла непокорства по отношению к Орде.

     А в конце 1360 -- первой половине 1370-х годов тогдашний великий князь Тверской Михаил Александрович — сын того самого Александра, при котором в Твери разразился бунт,— вступил в теснейший союз с Мамаем и только после долгого и упорного воздействия со стороны Дмитрия Донского и даже прямой его войны с Тверью в 1375 году отказался от этого союза 68е...

     Вместе с тем, нельзя не видеть, что бунт тверичей свидетельствовал о той неистребимой глубинной "воле", которая присуща русскому народу, и, между прочим, бунт этот лишний раз побуждает усомниться в правоте цитированного выше суждения В. О. Ключевского, согласно которому вплоть до 1380 года русскими людьми всецело владел-де "безотчетный ужас" перед ордынцами.

     Но вернемся к "проблеме" потомков Александра Невского. Хотя и принято считать, что и Юрий, и Иван Даниловичи "прислуживались" к ордынским ханам и, с другой стороны, вызывали у них особое сочувствие, на деле в течение почти трех десятилетий им не предоставлялось великое княжение Владимирское — за исключением одного краткого периода (как уже сказано, в 1317 году Юрий получил сей титул, но уже в 1322-м хан Узбек, по-видимому, счел свое решение ошибкой и передал верховную власть Дмитрию — сыну казненного четыре года назад Михаила Тверского).

     Бунт 1327 года, так сказать, дискредитировал князей Тверских, оказавшихся неспособными обеспечить "порядок", но Владимирский престол все же не был отдан Ивану Московскому,— хотя во многих сочинениях историков (и, увы, в энциклопедиях) ошибочно утверждается, что-де Иван Калита уже в 1328 году стал великим князем Владимирским (то есть "всея Руси"). В действительности Иван — в связи со значительным ростом Московского княжества к этому времени — стал называться в 1328 году "великим князем Московским" (подобно тому, как еще значительно ранее, с конца 1280-х годов, Михаил звался "великим князем Тверским"). А на владимирский престол был возведен тогда князь Суздальский Александр Васильевич — внук младшего брата Александра Невского, Андрея Ярославича. Надо подчеркнуть, что он — как внук младшего брата Александра Невского — имел меньше прав на верховную власть, чем Иван Данилович. И все-таки лишь после смерти Александра Васильевича, в 1332 году, Иван Данилович Калита стал великим князем Владимирским.

     Из вышеизложенного естественно сделать вывод, что потомки Александра Невского — вопреки мнению многих историков — вовсе не были такими уж "любимцами" Орды. И обретение Иваном Даниловичем в 1332 году верховной власти явилось закономерным итогом, плодом многолетней деятельности самого Ивана и его старшего брата Юрия, а вовсе не "подарком" хана Золотой Орды.

     Как уже сказано, к 1305 году ушли из жизни все сыновья и внуки Александра Невского — кроме сыновей младшего Александровича, Даниила. И именно они продолжили историческое творчество своего великого деда. Это, например, ясно выразилось в их взаимоотношениях с Церковью. Выше шла речь о том, что Александр Невский сумел, в сущности, "перетянуть" из Киева во Владимир тогдашнего главу русской Церкви — митрополита Киевского (с конца 1240-х до 1281 года) Кирила II. С 1252 года и до конца жизни Кирил чаще пребывал во Владимирской, чем в Киевской земле, а его преемник, митрополит Максим (1283—1305), уже сделал Владимир своей резиденцией 69е.

     Юрий и Иван Даниловичи, явно следуя завету деда, приложили все усилия для того, чтобы следующий митрополит, Петр (1308—1326), перешел из Владимира в Москву, и фактически это совершилось, а поскольку Петр скончался именно в Москве и был погребен в воздвигнутом с его благословения Московском Успенском соборе, его преемник митрополит Феогност (1328-1353) окончательно обосновался в Москве, которая тем самым стала духовной столицей Руси.

     К этому необходимо добавить, что соперник Юрия и Ивана Михаил Тверской, будучи в первое десятилетие правления митрополита Петра великим князем Владимирским, вступил с ним в поистине "легкомысленное" с его стороны противоборство 70е. В этом — как, впрочем, и во многом другом — выразилась несостоятельность политической линии князей Тверских, долго претендовавших на верховную власть над Русью.

     Совсем по-иному действовал Иван Данилович Калита, и в 1332 году, после кончины Александра Суздальского, у хана Узбека, в сущности, не было выбора, не было возможности признать великим князем всея Руси кого-либо еще кроме Ивана: остальные тогдашние князья слишком резко уступали ему по своему авторитету и попросту не сумели бы осуществлять управление, соблюсти "порядок" на Руси,— что было необходимо ведь и в интересах Золотой Орды.

     Здесь следует осветить один по-своему немаловажный вопрос. Как показано выше, в XII веке (фактически с 1157 года, "юридически" несколько позже) столица Руси переместилась из Киева во Владимир. Обычно считают, что после возвышения Ивана Калиты — то есть в 1332 (дата 1328 неверна, так как "великим князем Владимирским" стал тогда князь Суздальский Александр) произошло новое перемещение столицы — в Москву. Но это не совсем так. И Иван Калита, и его сыновья-преемники — Семен Гордый и Иван II Красный (правивший до своей кончины в 1359 году) именовались "великими князьями Владимирскими", хотя пребывали в Москве (и имели второй, менее "важный" титул — "великие князья Московские"). То есть — пусть хотя бы только юридически" — столицей все же оставался Владимир.

      И лишь при Дмитрии Донском титул "великий князь Московский" стал первостепенным, главным (идентичным титулу "великий князь всея Руси"). Поэтому следует признать, что Владимир так или иначе был "престольным городом" Руси в течение более двухсот лет, а Москва окончательно обрела статус столицы после Куликовской битвы. Смысл перемещения центра Руси из Владимира в Москву нуждается в особом изучении; возможно, город на Клязьме предстал — в свете геополитической ситуации XIV века — как расположенный восточнее, чем было необходимо для столицы.

     Вместе с тем Иван Калита с 1332 года являлся — несмотря на то, что пребывал в Москве, а не во Владимире — правителем "всея Руси". Как четко сформулировала летопись, "седе князь великий Иван Даниловичь на великом княжении всеа Руси, и бысть оттоле тишина велика на 40 лет". Поскольку князем "всея Руси" Иван Калита стал в 1332 году, "тишина" (то есть мир) на Руси установилась, если быть вполне точным, не на 40, а на 42 года,— до, пользуясь выразительным летописным словом, розмирия с Мамаем, которое началось в 1374 году и о котором подробно говорилось выше (война с Мамаем, как мы видели, вовсе не являлась войной с Золотой Ордой).

     Начиная с Ивана Калиты потомки Александра Невского правили "всею Русью" более чем четверть тысячелетия, до 1398 года,— и среди них внук Ивана Калиты, Дмитрий Донской, и правнук последнего — Иван III Великий, и это наследование, как представляется, имело исключительно существенное значение.

     Я имею в виду отнюдь не "наследственность" в биологическом, или, точнее, антропологическом смысле, но продолжение государственной деятельности прямого предка правителей Руси XIV— XVI веков. Внуки, правнуки и т. д. Александра Невского, без сомнения, так или иначе соизмеряли все свои действия с его политической волей в отношении и Монгольской империи, и католического Запада, что воплотилось и в кровавой Куликовской битве 1380 года, и в бескровном отвержении Иваном III зависимости от хана Ахмата в 1480 году,— после чего, говоря уже цитированными словами отнюдь не являвшегося "поклонником" Руси Карла Маркса, "изумленная Европа... была ошеломлена внезапным появлением на ее восточных границах огромной империи..."

Примечания

Тексты литературных произведений конца XIV — начала XVI века о Куликовской битве цитируются (кроме специально оговоренных случаев) по изданию: Сказания и повести о Куликовской битве—Л., 1982.

1)Каргалов В. В. Конец ордынского ига.— М., 1980, с. 43.

2) Горский А. Д. Куликовская битва 1380 г. в исторической науке.— В кн.: Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины.— М„ 1983, с. 19.

3) См.: Куликовская битва. Сб. статей— М., 1980, с. 289—318.

4) См.: Богословские труды. Сб. 22-й-М., 1981, с. 178-237.

5) Ключевский В. О. Сочинения. Т. 2.— М., 1957, с. 21, 23.

6) Приселков М. Д. Троицкая летопись.— М., 1950, с. 421. См. также: Полное собрание русских летописей. Т. XV, вып. 1. — М., 1965, стб. 141, 142.

7) Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. — М., 1985, с. 305.

8) Тойнби А. Дж. Постижение истории—М., 1991, с. 142, 143, 144.

9) Гегель. Сочинения. Т. VIII.-М„ 1935, с. 85.

10) Бартольд В. В., академик. Сочинения.— М., 1963. Т. 1, с. 563; Т. 2, Ч. 1, с. 712, 715, 717, 718, 719.

11) Книга Марко Поло- М., 1955, с. 121, 122.

12) Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука.—М., 1957, с. 123,231.

13) Феннел Джон. Кризис средневековой Руси.— М., 1989, с. 213.

14) Энциклопедический словарь. Издатели Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. Т. XXXVIII- СПб., 1903, с. 843.

15) Каштанов С. М. Финансы средневековой Руси.— М., 1988, с. 9, 10.

16) В кн.: Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. Вып. VII—Л., 1983, с. 9-53.

17) Повести о Куликовской битве.— М., 1959, с. 237—238.

18) Каргалов В. В. Куликовская битва— М., 1980, с. 63.

19) Хачикян Л. С. Памятные записи армянских рукописей XIV в.— Ереван, 1950, с. 468, 496, 524 (на древнеарм. яз.; пер. — в письме В. А. Микаеляна к автору, от 3 июня 1984 г.).

20) См. об этом: Довженок В. Й. Татарське мiсто на Нижньому Днiпрi, часiв пiзнього среднъовiччi —Археологiчнi памятки УРСР.— Киев, 1961. Т. 10, с. 175—193 (исследования "ставки" Мамая проводились еще в 1953 году, незадолго до затопления этого района Каховским водохранилищем в 1955-м); Егоров В. П. Историческая география Золотой Орды в XIII—XV вв.— М., 1985, с. 84—85; Григорьев А. П. Указ. соч., с. 34—35.

21) Егоров В. Л. Золотая Орда перед Куликовской битвой.— В кн.: Куликовская битва. Сб. статей—М., 1980, с. 212.

22) Тойнби А. Дж. Цит. соч., с. 144, 145.

23) Винтер Е. Россия в политике папской курии в XIV в.— В кн.: Вопросы истории религии и атеизма. Сб. статей. VI.— М., 1958, с. 291—292, 294, 296-297.

24) Византийский временник. Т. 1 (XXVI).— М., 1947, с. 213.

25) См.: Григорьев В. Обзор политической истории хазаров— СПб., 1835, с. 26, 34. Следует напомнить, что основная территория Крыма была в свое время частью Хазарского каганата. Во время его разгрома (в 960-х годах) князь Святослав миновал в своем походе Крым, и местное население продолжало называть себя "хазарами" — как оно, очевидно, и "представилось" прибывшим в Крым итальянцам, которые усвоили это название: для них Крым был "Газарией". И римские папы в своих буллах настаивали на крещении именно "газар", понимая под ними основное население Крыма.

26) Тунманн. Крымское ханство.— Симферополь, 1991, с. 35.

27) Византия. Средиземноморье. Славянский мир.— М., 1991, с. 33, 34.

28) Итоги и задачи изучения внешней политики России.— М., 1981, с. 55.

29) Гейд В. Итальянские колонии на побережье Черного и Азовского морей.— Симферополь, 1915, с. 47.

30) Барсамов Н. Феодосия. Историко-краеведческий очерк.— Симферополь, 1957, с. 31-32.

31) Рамм Б. Я. Папство и РусьвХ—XV веках—М.—Л., 1959, с. 211—212.

32) Пашуто В. Т. Возрождение Великороссии и судьбы восточных славян.— В кн.: Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства.—М., 1982, с. 25.

33) Карпов С. П. Путями средневековых мореходов. Черноморская навигация Венецианской республики в XIII—XV вв.— М., 1994.

34) Секиринский С. А. Очерки истории Сурожа IX—XV веков—Симферополь, 1955, с. 28.

35) Микаелян В. А. На Крымской земле. История армянских поселений в Крыму.— Ереван, 1974, с. 72.

36) См. об этом: Очерки истории СССР. Период феодализма IX—XV вв. Ч. II, с. 446; Якобсон А. Л. Средневековый Крым.— М.- Л., 1964. с. 176.

37) Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Золотая Орда и ее падение.— М-Л., 1950, с. 88.

38) Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 1 -- СПб., 1884, с. 162.

39) Гейд В. Цит. соч., с. 48.

40) Карпов С. П. Источники по истории Причерноморья и Древней Руси в итальянских архивах.— Вестник Московского университета. Сер. 8. История.— 1994, № 1, с. 5.

41) Полубояринова М. Д. Русские люди в Золотой Орде.— М., 1978, с. 25.

42) Гейденштейн Рейнгольд. Записки о Московской войне (1578—1582) — СПб., 1889, с. 195.

43) Надинский П. Н. Очерки по истории Крыма. Ч. 1.— Симферополь, 1951, с. 59,61.

44) Тихомиров М. Н. Древняя Москва (XIII—XV вв.).— М., 1947 с. 93—94.

45) Гумилев Л. Н. Год рождения 1380...— "Декоративное искусство", 1979, № 8, с. 34—37; он же: Эпоха Куликовской битвы.— "Огонек", 1980, № 36, с. 16— 17; он же: Древняя Русь и Великая Степь.— М., 1989. с. 617—640.

46) Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы—Л.,1978, с. 5.

47) Карпов С. П. Цит. соч., с. 10.

48) См.: Соловьев Михаил. У Дона Великого. Историческая повесть о Куликовской битве.— М., 1983, с. 146 и Рабинович М. Не сразу Москва строилась— М 1982, с. 34.

49) Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Цит. соч., с. 292.

50) Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в Х1У-ХУ веках- М., 1960, с. 610.

51) Сказания и повести о Куликовской битве.—Л., 1982, с. 347.

52) Шабульдо Ф. М. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского—Киев, 1987, с. 118—129.

53) Пашуто В. Т. Цит. соч., с. 41.

54) Рамм Б. Я. Цит. соч., с. 214.

55) Якобсон А. Л. Цит. соч., с. 173.

56) Прохоров Г. М. Цит. соч., с. 108.

57) Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией— М., 1969, с. 32-33.

58) Тихонравов Н. Древние жития Сергия Радонежского. Т. 1.—М., 1892, с. 137.

59) Повести о Куликовской битве.—М., 1959, с. 258.

60) Тизенгаузен В. Г. Цит. соч.. Т. II, с. 109.

61) Там же, Т. 1, с. 389.

62) См.: Бегунов Ю. К. Об исторической основе "Сказания о Мамаевом побоище".— В кн.: "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла.— М-Л., 1966, с. 508.

63) Азбелев С. Н. Историзм былин и специфика фольклора— Л., 1982, с. 162-163.

64) Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. II—М., 1960, с. 287.

65) Памятники литературы Древней Руси. XIV— середина ХУ века—М., 1981, с. 211.

66) Греков И. Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды (на рубеже Х1У-ХУ вв.).- М., 1975, с. 137.

67) Насонов А. Н. Монголы и Русь (история татарской политики на Руси)— М.— Л., 1940, с. 71—78. В дальнейшем изложении я опираюсь также на новейшее высококвалифицированное исследование: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-восточной Руси в X—XIV вв.— М., 1984.

68) См. об этом: Насонов А. Н., цит. соч., с. 128—135 и Прохоров Г. М. Повесть о Митяе, с. 34—38.

69) См.: Щапов Я. Н. Государство и Церковь Древней Руси X—XIII вв.— М., 1989, с. 205.

70) Сахаров А. М. Церковь в период монголо-татарского ига.— в кн.: Русское православие: вехи истории— М., 1989, с. 73—75.