|
ХРИСТИАНСТВО признает
один источник власти – Бога,
свидетельствующего о Себе: "У
Меня отмщение и воздаяние… Я – и нет
Бога, кроме Меня: Я умерщвляю и оживляю,
Я поражаю и Я исцеляю, и никто не
избавит от руки Моей..." (Втор. 32: 35, 39).
"Что Бог... Вседержитель, все
надзирающий, Промыслитель обо всем,
имеющий власть над всем Судия – мы,
конечно, и знаем, и исповедуем," –
писал еще в VIII веке преподобный Иоанн
Дамаскин в "Точном изложении
православной веры". Эта высшая
неограниченная самодержавная власть
Бога промыслительно охватывает бытие
мира во всех подробностях. "Промысел
есть воля Божия, по которой все сущее
целесообразным образом управляется, –
продолжал святой Иоанн. – Но одно из
того, что подлежит Промыслу, бывает
по благоволению, другое – по
снисхождению. По благоволению – то, что
беспрекословно хорошо; видов же
снисхождения – много".
Снисхождением святой отец называет в
своем сочинении попущение Божие.
Итак, источник власти
один – Бог. Люди сами по себе не
являются источниками власти, как бы
много их ни было, в каком бы взаимном
согласии они ни находились.
Народовластие, "народное
представительство", с точки зрения
христианства, – абсурд. Народ не может
никому поручить свою "власть", ибо
у него этой власти просто нет.
Но единый
Божественный источник власти
предполагает два ее вида. Первый, "по
благоволению", – "беспрекословно
хорош". Это власть богоугодная,
находящаяся в соответствии с Законом
Божиим, то есть законная. Об этой власти
в Евангелии сказано. "Слово Его
было со властью" (Лк. 4:32), "дал силу
и власть над всеми бесами" (Лк.9:1), "Сын
Человеческий имеет власть прощать
грехи" (Мф. 9:6). Эта христианская
власть направлена всецело ко благу
людей. Ее государственным воплощением
и является русское самодержавие.
Свидетельствуя о
своем "подзаконном" отношении к
заповедям Божиим самим фактом
утверждения власти Царя в Таинстве
Миропомазания, самодержавие не имеет
своих "самостоятельных"
нецерковных идеалов и целей. Вопреки
расхожему взгляду, православная
государственность России не
претендовала на самоценность, в идеале
смиренно довольствуясь ролью "ограды
церковной". Целью такой власти
является всемерное содействие
попыткам приблизить жизнь народа во
всем ее реальном многообразии к
евангельскому идеалу. Иными словами,
цель богоугодной власти – содействие
спасению душ подданных, в соответствии
со словами Божиими: "Не хощу смерти
грешника, но еже обратитися
нечестивому от пути своего, и живу быти
ему" (Иез. 33:11).
Однако есть в мире
другая власть. Искушая Христа
Спасителя господством над миром,
сатана прельщал Его, говоря: "Тебе
дам власть над всеми сими царствами и
славу их, ибо она предана мне".
Источник этой сатанинской власти –
попущение Божие. Сатана только
временный ее владелец, он сам
свидетельствует, что она ему лишь
дана. "Ибо часто Бог попускает, чтоб и
праведник впал в несчастия", –
говорит преподобный Иоанн Дамаскин.
Эта попущенная Богом по Одному Ему
ведомым причинам беззаконная (противная
Закону Божию) власть губительна для
народа, всецело направлена к погибели
подвластных ей людей*.
Осмысление
религиозного содержания власти стало
одной из первоочередных забот Руси
после крещения. Этой теме посвящено уже
"Слово о вере христианской и
латинской" преподобного Феодосия
Киево-Печерского, написанное в
промежутке между 10б9 и 1074 годами как
поучение великому князю Изяславу
Ярославичу, которого послы папы
римского пытались склонить к
католичеству. В "Слове" на первый
план выдвигаются вопросы о долге
власти защищать истинную веру и об
обязанностях князя-христианина, в
частности. Показательно, какое
трепетное отношение вызывает вопрос
чистоты православного вероисповедания.
Католики в "Слове" не называются
христианами, "латыньская" вера
противопоставляется "хрестьянской",
как тьма – свету.
"Княже боголюбивый,
– начинает поучение святой подвижник,
подчеркивая, что обращается к князю как
к ревностному христианину, предлагая
ему задуматься об обязанностях,
налагаемых достоинством властителя. –
Нет другой веры лучше нашей – такой,
как наша чистая и святая вера
православная... Не следует, чадо,
хвалить чужую веру! Если кто хвалит
чужую веру, тем самым он свою хулит...
Если тебе скажет спорящий: "И ту, и
эту веру Бог дал", – то отвечай ему
так: "Ты, кривоверный, считаешь и
Бога за двоеверца. Так не слышал ли ты,
окаянный, развращенный злой верой,
что говорится в Писании: един Бог, едина
вера, едино крещение!"
* Результаты семи десятилетий
советского богоборчества это,
безусловно, подтверждают. Для
нейтрализации сатанинской энергии,
хлынувшей на земли России через шлюзы
властных структур, потребовалась вся
сила веры русского народа, по слову
Господа: "Будь верен до смерти, и дам
тебе венец жизни" (Апок. 2:10). Этот
всенародный подвиг исповедничества
стал возможен лишь благодаря
утвердившемуся веками пониманию
мистического характера власти. Народ в
большинстве своем воспринял новую
власть как попущение Божие, как
сатанинский соблазн, лестью и силой
вымогающий у России иудино
предательство Христа, служение
Которому народ сознавал смыслом своего
существования в течение веков.
Настаивая на самой
жесткой позиции там, где дело идет о
защите веры, преподобный Феодосий не
менее строго внушал князю мысль о
необходимости милосердия и любви в
вопросах гражданских. "Подавай
милостыню не только единоверцам, но и
чужим. Если увидишь раздетого или
голодного, или больного лихорадкой, или
одержимого какой-либо другой бедой,
даже если это будет иудей... – всякого
помилуй и от беды избавь, если можешь, и
не оставит тебя Бог без вознаграждения".
Ход мысли прост:
первый долг христианина – сделать все
для спасения души. "Человек –
олицетворенный долг", – говорили
святые отцы. Выполняй, по мере сил, свой
долг перед Богом, и спасешься". Князь,
как имеющий от Бога власть, должен
будет ответить за то, как он ее
использовал – во благо ли? Власть есть
лишь особое служение, источник
дополнительных религиозных
обязанностей. Князь распорядится
властью достойно, богоугодно, если
употребит ее на защиту веры и помощь
нуждающимся, – таков, вкратце, вывод
преподобного Феодосия. Его поучение
стоит первым в длинном ряду
древнерусских литературных памятников,
сохранивших для нас многочисленные
наставления на эту тему.
"Познайте, князья,
свое могущество и свою честь", –
взывает анонимный автор похвального
"Слова", посвященного перенесению
мощей святых князей Бориса и Глеба,
написанного в ХII веке. И как бы отвечая
на этот призыв, пишет свое "Поучение"
детям великий князь Владимир Мономах.
Написанное в 1117 году, поучение
сохранилось в единственном списке в
составе Лаврентьевской летописи 1377
года, с большим количеством описок и
пропусков. И тем не менее оно позволяет
сделать достоверный вывод об отношении
Мономаха ко княжению как к
религиозному долгу.
"Поистине, дети мои,
разумейте, како есть человеколюбец Бог
милостив и премилостив, – обращается
князь к сыновьям, – мы (же) человеци
грешни сущи и смертни". Христианский
долг, вытекающий из личных
отношений человека с Богом, есть основа
всей жизни – такова главная мысль
Мономаха. Вообще, все поучение его
пронизано верой столь живой и полной,
что местами напоминает не письмо
властителя, а рассуждения
просветленного инока. "Аще Бог
умягчит ваше сердце, и слезы испустите
о грехах своих, – говорит князь, – "Господи,
помилуй" – зовите непрестанно в
сердце, та бо есть молитва всех лепшая".
Здесь, как и на всем пространстве
литературных памятников Руси – почти
неправдоподобное для нас, сухих и
бесплодных рационалистов, обилие
личного религиозного опыта, кипение
благодати Божией, без меры
изливавшейся в души князей и монахов,
воинов и крестьян.
Поучение Мономаха
было бы просто благочестивым
размышлением боголюбивого князя, не
выводи оно обязанности властителя из
того же религиозного источника, что и
повседневные обязанности христианина.
"Если же вам придется крест целовать,
то, проверив сердце свое, целуйте
только на том, что можете выполнить, а
целовав, соблюдайте свое слово, ибо
нарушив клятву, погубите душу свою.
Чтите епископов и попов и игуменов, с
любовью принимайте от них
благословение, и по силе любите их, да
приемлете от них молитву к Богу", –
поучает Мономах. Тут же он
свидетельствует, как сам, отказавшись
ради усобицы нарушить крестное
целование княжеское, и быв "в печали",
взял Псалтирь, "разогнул, и вот место,
открывшееся мне: "Что унываешь ты,
душа моя, и что смущаешься? Уповай на
Бога... Спасителя моего" (Пс. 41:6).
А вот, пожалуй, самое
яркое свидетельство понимания
Мономахом княжения как служения: "Гордости
не имейте в сердце и уме: смертные все,
сегодня живы, а завтра в гробу, все, что
имеем, Ты, Господи, дал. Не наше, но Твое
поручил нам еси на мало дней".
Эта мысль – что князь (царь) лишь
распорядитель власти, данной Богом,
ответчик перед Ним за врученную его
попечению страну и людей – ляжет со
временем в основу самовоззрения всякой
законной власти на Руси.
Удержать народ в
рамках богоугодного жития, оберегая
его от соблазнов и поддерживая всякое
благочестивое начинание – такова
державная задача власти. И народ
русский – державный народ в той мере, в
какой он соучаствует в выполнении этой
задачи, удерживая рвущееся в мир
сатанинское зло от распространения и
господства.
О космической
значимости этого противостояния злу
Церковь знает со времен апостола Павла,
возвестившего, что Антихрист, этот "человек
греха, сын погибели, противящийся и
превозносящийся выше всего,
называемого Богом или святынею",
не придет, несмотря на то, что "тайна
беззакония уже в действии", до тех
пор, "пока не будет взят от среды
удерживающий теперь" (2 Сол. 2: 3, 4, 7).
Не покладая рук
трудились над созданием российской
державы русские князья. Свидетели тому
– многие десятки святых Рюриковичей,
прославленных Церковью строителей и
защитников русской православной
государственности. Терпеливо и любовно
складывали они основание будущего
русского православного царства,
преодолевая междоусобия, примиряя
враждующих, отвергая честолюбивых.
С момента раздробления России на
множество уделов после смерти Ярослава
Мудрого объединительная работа не
утихала ни на миг. Поучения Владимира
Мономаха, самодержавные устремления
святого Андрея Боголюбского,
кропотливый труд московских князей по
собиранию Руси – все это лишь этапы
становления русской державности,
завершившиеся двумя блестящими
царствованиями – Иоанна III и Иоанна IV и
утвердившими национальное единство,
освященное в своих истоках и целях
святынями веры.
Первым понял свое
великокняжеское значение как
обязательство "удерживающего"
внук Владимира Мономаха – святой
Андрей Боголюбский. Второй сын Юрия
Долгорукого, он родился около 1110 года.
Когда умер его дед, святому Андрею было
около пятнадцати лет, и он, несмотря на
то, что жил большей частью в Ростово-Суздальских
краях, вполне мог слышать наставления
Мономаха или читать их*. Отношение к
власти как к личной религиозной
обязанности утверждалось трудно,
взламывая многовековую привычку
князей глядеть на Русскую землю как на
совместное владение всего княжеского
рода Рюриковичей.
* Старший сын Мономаха – святой
Мстислав Великий отличался блаженным
миролюбием, как и его отец. Он стал
родоначальником южной ветви
Мономаховичей, в то время как их
северную ветвь возглавил младший брат
– Юрий Долгорукий. На беду, любовь
киевлян к Мстиславу и его потомству
послужила отправной точкой длительных
кровавых усобиц.
При таком порядке
старший в роде одновременно являлся
великим князем и сидел на старшем –
Киевском – столе. Остальные владели
княжествами менее значительными в
зависимости от степени своего
старшинства. Внутри княжеского рода
при этом не было места государственным
отношениям – они принимали чисто
семейный характер. Князь никак не был
связан со своими временными подданными.
Он знал: умрет Киевский великий князь –
его достоинство вместе с престолом
перейдет к следующему за ним по
старшинству члену рода, и это вызовет
перемещение остальных князей в те
уделы, которые теперь соответствуют
степени их старшинства. Новое
положение будет сохраняться до тех пор,
пока жив новый глава рода. Затем –
новая передвижка. Такой порядок был
неудобен и сложен из-за вечных споров
по поводу старшинства и попыток не в
очередь занять тот или иной стол.
Так, молодость святого
Андрея омрачилась спорами отца его,
Юрия, со своим братом Мстиславом за
великое Киевское княжение. Святой
Мстислав был старшим и имел все права
на него, но честолюбие и неуживчивый
нрав Юрия толкали его к распре, тем
более, что кротость брата он принимал
за слабость или робость.
Святой Андрей
Боголюбский видел настоятельную
необходимость сломать, упразднить этот
родовой строй с тем, чтобы расчистить
место единому Русскому государству.
Смолоду известный набожностью, умом и
боевой удалью, он на собственном опыте
убедился в гибельности родственных
княжеских споров и несогласий. Не желая
участвовать в междоусобице родичей, в
1115 году Андрей ушел на север, где
ростовцы и суздальцы признали его
своим князем. Там он основал новое
великое княжение Владимирское,
которому Промысел Божий предназначил
стать почти на два столетия сердцем
Русского государства.
На великокняжеском
столе святой Андрей вел себя не как
старший родич, но как полновластный
государь, дающий ответ в своих
попечениях о стране и народе единому
Богу. Его княжение было ознаменовано
многочисленными чудесами, память о
которых доселе сохраняется Церковью в
празднестве Всемилостивому Спасу (1
августа), благословившему князя на его
державное служение*. Тогда же был
установлен и праздник в честь Покрова
Божией Матери, ставший любимым
церковным праздником русского народа.
Чувствуя, что Россия
гибнет от разделения власти, святой
Андрей в своих стараниях ввести
единодержавие особо рассчитывал на
покров и заступление Пресвятой
Богородицы. Уходя в северные земли, он
взял с собой чудотворную икону,
писанную, по преданию, святым
евангелистом Лукой на доске стола, за
которым трапезовал в дни своей юности
Сам Спаситель со Своей Матерью и святым
Иосифом Обручником. Увидев эту икону,
Пресвятая Богородица сказала: "Отныне
ублажат Мя вси роди. Благодать
Рождшегося от Меня и Моя да будет с сей
иконой!"
Дважды утром икону
находили сошедшей со своего места в
Вышгородском соборе и стоящей на
воздухе, как бы приглашая князя в путь,
благословение на который он испрашивал
у Пречистой в своих усердных молитвах.
Когда святой Андрей миновал Владимир,
бывший в то время незначительным
ремесленным городком, то кони, везшие
икону, остановились и не могли
сдвинуться с места. Князь назвал это
место Боголюбовым, потому что в
происшедшем усмотрел знамение Божие, а
Владимир сделал столицей княжества.
Многочисленные чудеса, явленные
впоследствии Пресвятой Богородицей,
побудили князя установить церковное
празднование Покрова Божией Матери,
явленного над Россией во всем течении
ее истории. Праздник этот чтится в
России не менее двунадесятых.
Показательно, что только Русская
Церковь столь торжественно отмечает
его, несмотря на то, что событие,
вспоминаемое в этот день (видение
покрова над собором молящихся),
произошло в Византии.
Столь ревностное
стремление к объединению народа не
могло остаться без противления со
стороны антиправославных сил. Знаменательна, с этой точки зрения,
мученическая кончина князя в 1174 году.
Летопись недвусмысленно подчеркивает
религиозный характер кончины святого
Андрея. Главное лицо среди "начальников
убийства" – ключник Анбал Ясин –
иудей. Совет злоумышленников.
летописец уподобляет совещанию "Иуды
и жидами" перед предательством
Спасителя.
Летопись приводит и
непосредственную причину преступления
– это активная просветительская
деятельность князя среди иноверных
купцов, в результате которой
увеличилось число иудеев, принимавших
православие. Оплакивая своего
господина, верный слуга Кузьма
говорит: "Бывало, придет гость какой
из Царьграда... или латынин... даже
поганин какой если придет, князь сейчас
скажет: поведите его в церковь, в
ризницу, пусть видят истинное
христианство и крестятся; так и
случалось; болгары и жиды и всякая
погань, видя славу Божию и украшение
церковное, крестились и теперь горько
плачут по тебе..." Согласно
воззрениям Талмуда, гой, "совративший"
еврея в христианство, заслуживает
безусловной смерти.
Узнав об убийстве
князя, владимирцы взбунтовались, и лишь
крестные ходы по улицам города с
чудотворной иконой Богоматери
Владимирской предотвратили дальнейшие
кровопролития. Церковь,
свидетельствуя богоугодность трудов
великого князя, прославила его
святым. В памяти потомков он остался
русским властителем, почувствовавшим
себя не владельцем земли, а Божьим
слугой, попытавшимся воплотить в жизнь
идеал христианской государственности.
* Сам праздник был установлен после
того, как победив в 11б4 году восточных
болгар-мусульман, князь, молившийся по
окончании сражения, видел чудный свет,
осиявший все войско, исходивший от
Животворящего Креста Господня. В тот же
день видел свет от Креста Господня и
греческий император Мануил, одержавший
победу над сарацинами. В память этих
событии оба государя и согласились
установить церковный праздник.
ЖИВЫЙ В ПОМОЩИ
ВЫШНЯГО...
ВОЗВЫШЕНИЕ
МОСКВЫ
К КОНЦУ ХII ВЕКА Киев
утратил значение общерусского центра.
Южная Русь надолго увяла, завещав
Северной, Верхневолжской Руси
продолжить дело державного
строительства. Летописцы говорят, что
южные дружины храбро бились и "расплодили"
Русскую землю. На долю северных князей
выпало закрепить приобретенное, придав
ему внутреннее единство.
Трудами таких
благочестивых властителей, как
Владимир Мономах, святой Андрей
Боголюбский, святой Александр Невский
и других, им подобных, утвердился
взгляд на княжение как на религиозную
обязанность. Прекратилась постепенно и
"владельческая" передвижка князей,
заставлявшая их смотреть на свой удел
как на временное пристанище, не
требующее особой заботы. Князь стал
наследственным владельцем – хозяином
и строителем удела, передававшим его по
наследству согласно собственной воле.
Он осознал свою связь с народом и
ответственность за него.
Усыпляя татар
безусловной покорностью и данью,
князья не упускали из виду и забот по
организации народных сил –
стремление вернуть былую
независимость росло и крепло.
Необходим был могучий подъем народного
духа, но еще не появился на Руси
единодержавный властелин, способный
завершить дело, начатое Андреем
Боголюбским и Александром Невским.
Трудности, стоявшие на
пути обретения Русью государственного
единства, казались непреодолимыми. Кто
мог заставить удельных князей, лишь
недавно почувствовавших себя
самостоятельными владетелями,
отказаться от своих прав и сделаться
пусть высшим, но подчиненным сословием?
Кто мог заставить города и волости,
привыкшие к обособленности и своим
древним правам, слиться в одно
политическое тело? Кто мог принудить
простой народ нести тяжкие жертвы во
имя грядущего и не всем понятного блага
государственного единства?
Этой силой стала
Православная Церковь, в помощь которой
Господь явил Свое чудное промышление о
России: скорби и тяготы иноземного ига
способствовали тому, что Русь
объединилась прочным союзом общего
горя. Над страной, помимо ее воли,
вознеслась единая страшная власть хана,
необходимость повиновения которой
после первых погромов ясно сознавалась
всеми – от великого князя до
последнего смерда.
Русские князья стали
посредниками между верховной властью и
народом, воспитав в себе чувство
ответственности за его судьбу, за его
святыни, отбросив вековую привычку к
своеволию, побежденную страхом
сурового возмездия. Тягостное
иноверческое иго обратилось в школу
религиозно-исторического воспитания,
выйдя из которой, народ обогатился
твердым пониманием своего вселенского
призвания и державного долга. Под игом
монголов Русь собирает силы и ждет –
какое будущее, какую судьбу определит
ей Господь, кому вверит дело
строительства единого и могучего
Православного царства. Избрание падает
на Москву.
Ученые-историки
пытались объяснить возвышение Москвы
естественными географическими (близость
реки), хозяйственными (обилие дорог) и
иными причинами. Все они имели место,
но то беда, что в еще большей степени
эти причины приложимы к десяткам
других городов и сел Северной Руси.
Река Москва, давшая имя будущей
столице, соединяла Среднюю Волгу с Окой
через Ламский волок, по которому надо
было переволакивать лодки сушей, на
руках, так что особых удобств это не
сулило. Да и вырос город все-таки не на
волоке Ламском, а на излучине Москвы.
Кроме того, сомнительно, чтобы близость
Оки и Верхней Волги была бы сама по себе
достаточной причиной для вознесения
безвестной деревушки на высоту столицы
величайшей империи мира.
Пересечение "больших
дорог", которое якобы обеспечивало
Москве бурный рост, на поверку
оказывается скорее скоплением
тропинок, затерянных в бескрайних
русских лесах. "Великая дорога
Володимерьская", например,
упоминается лишь единожды в одной из
старых летописей, да и то в конце XIV века,
когда Москва уже была общепризнанным
центром Руси.
Кроме того, все
предположения о "сравнительно более
ранней и густой населенности края" и
"редкостном покое" от татарских
набегов, царившем в тех краях, не
поддаются проверке и не подтверждаются
фактами. А ведь со времен святого
митрополита Петра Православная
Церковь уверенно свидетельствует об
особой промыслительно определенной
роли Москвы как о причине ее возвышения
и расцвета.
"Великий во
святителях" митрополит положил
прочное основание будущего величия
Москвы, перенеся туда
первосвятительский престол из
Владимира. Помимо соображений
церковного управления его влекла в
Москву любовь к Иоанну Даниловичу
Калите, князю, известному своим
миролюбием, набожностью и щедростью к
бедным. (Свое прозвище "Калита",
что значит "кошель", он приобрел
потому, что всегда носил с собой
кошелек, из которого подавал
богатую милостыню).
"Если послушаешь
меня, сын мой, – говорил святой старец
князю, убеждая его в особой роли Москвы
для будущего России, – то и сам
прославишься с родом своим паче иных
князей, и град твой будет славен пред
всеми градами русскими, и святители
поживут в нем, и взыдут руки его на
плещи врагов его, и прославит Себя Бог в
нем". Именно превращение
Москвы в центр русского православия
определило ее судьбу, до того ничем не
отличавшуюся от судьбы других русских
городов.
Москва впервые
упоминается в летописях под 1147 годом
как пограничный пункт между
Суздальской и Чернигово-Северской
областями. Сюда Юрий Долгорукий
пригласил на переговоры Новгород-Северского
князя Святослава Ольговича, послав
сказать ему: "Приди ко мне, брате, в
Москову". Москова эта была столь
крошечной деревушкой, что когда на ее
месте в 1156 году Юрий решил построить
городок, летопись отмечает это как
рождение Москвы – князь "заложил
град".
По незначительности
своей Москва редко попадает в поле
зрения летописца. К середине ХШ века
она становится удельчиком, который
иногда давали во владение младшим
сыновьям великих князей. И лишь в конце
столетия Москва становится
самостоятельным маленьким княжеством,
родоначальником династии которого
явился младший сын благоверного князя
Александра Невского – святой Даниил.
Так преемственно от одного
благоверного князя к другому передано
было и святое дело собирания Руси.
С начала XIV века Москва
бурно растет. Этому росту – разумной и
осторожной политикой – положил
основание Иоанн Калита, а далее "Калитно
племя" в тесном союзе с Церковью,
митрополичий престол которой
утверждается с 1325 года в Москве,
продолжает дело.
Начиная со святого
Дмитрия Донского, князья окончательно
усвоили взгляд на себя как на
общеземских защитников Православия. Он
ясно проявился в решительности князя
перед лицом Мамаева нашествия. Почему
святой Дмитрий, как и все московские
князья, любивший мир и тишину, решился
все же в сентябре 1380 года на одно из
кровопролитнейших в истории сражений?
Все современники согласно утверждают
– потому, что чувствовал себя
защитником веры. Его вдохновляло "мужество
и желание за землю русьскую и за веру
христианскую", – свидетельствует
автор "Задонщины", повести о
Куликовской битве, написанной через
считаные дни после нее.
Разгром полчищ Мамая
русскими дружинами послужил темой
целого ряда произведений, образующих
так называемый Куликовский цикл,
свидетельствующий, что Русь впервые
одолела татар, лишь поднявшись на
защиту святынь Православия, а не
политических или земельных интересов.
"Како случися брань на Дону
православным христианом с безбожным
царем Мамаем, како возвыси Господь род
христианский, а поганых уничтожи и
посрами их суровство", – так,
например, озаглавил повесть автор "Сказания
о Мамаевом побоище". Хоть и были
сильны поганые, "сынове же русския
силою Святаго Духа бьяху их".
После битвы соратники
святого Дмитрия долго разыскивают его
и находят, наконец, "бита вельми".
Первый вопрос очнувшегося князя – чем
закончилась битва? "По милости
Божией и Пречистой Его Матери, –
отвечают ему, – и молитвами сродников
наших Бориса и Глеба и Петра,
московского святителя и игумена Сергия,
и всех святых молитвами врази наши
побеждены суть, а мы спасохомся!"
То, что свою роль
удерживающего святой благоверный
князь Дмитрий Донской понимал ясно,
свидетельствует нам "Слово" о его
житии. "Постави ми, Госпоже, столп
крепости от лица вражия, возвеличи имя
христианское перед погаными", –
просит святой Дмитрий Пресвятую
Богородицу в молитве перед битвой на
Куликовом поле. Вообще, "Слово" о
житии святого князя показывает, что
осмысление власти подошло к своему
закономерному завершению – к учению о
Православном Царе. Именно "царем"
называется в "Слове" Дмитрий
Донской, хотя об употреблении такого
титула применительно к русским князьям
в государственных международных актах
того времени ничего не известно.
Это не удивительно,
ибо учение о Православном Царе есть
учение церковное, оно возникло и
сформировалось в православном
мировоззрении и лишь после осмысления
и укоренения в сознании современников
обрело общепризнанный характер.
Знаменателен и тот факт, что автором
жития считают Епифания Премудрого –
современника князя. Этот инок был
учеником самого Сергия Радонежского,
много путешествовал – бывал в
Иерусалиме, в Константинополе и на
Афоне. Его перу принадлежат, помимо
жизнеописания великого князя Дмитрия,
жития преподобного Сергия и святого
Стефана Пермского. Жанр житийной
литературы традиционно служил для
отражения важнейших идей и понятий,
владевших современниками, так что
мысли, высказанные в "Слове" о
житии святого благоверного князя
Дмитрия, не случайны.
"Кому уподоблю
великого сего князя Дмитрия Ивановича,
– вопрошает автор жития. – Царя
Русьския земли и собирателя
христианского? Приидите, возлюбленные
друзья церкви... достойно похвалить
держателя земли Русьской".
В этих похвалах
святому князю содержатся все основные
положения учения о законной власти.
Первое из них – идея царского служения
как церковного послушания, наряду со
служением иноческим, священническим и
иными. Дмитрий не просто властвует –
нет, он, "будучи рабом Божиим",
слугою Промысла, "Божий престол"
соблюдает в чистоте и
неприкосновенности от чуждых и
враждебных Церкви влияний.
Далее – мысль об "удерживании"
как о содержании служения. Князь –
"держатель" России, Руси,
неразрывно связанной с Православием (сравним:
"земля русская, о, православная вера
христианская" – из "Слова о
погибели земли русской"). И, наконец,
мысль о верозащитной роли царя. "Царь
Русьския земли" есть одновременно и
"собиратель христианства",
уцелевшего от покушений иноверцев и
ложного мудрствования еретиков.
Важно, что житие дает и
недвусмысленный ответ на вопрос:
каковы же признаки того, что державное
служение царя исполняется как должно.
"И бысть тишина в Русьской земли",
– свидетельствует автор "Слова".
Обретен жизненный критерий оценки
результатов деятельности власти. "Великое
княжение свое вельми укрепих, мир и
тишину земли Русьской сотворих, отчину
мою, которую дал мне Бог и родители мои,
с вами соблюдох", – говорит перед
смертью Дмитрий боярам.
Мир и тишина как
условия, более других способствующие
деятельности церковной по спасению
человека, – вот практическая цель
власти. В этом "мире и тишине"
усматривается Благоволение Божие, о
котором сказал Христос Спаситель: "Мир
оставляю вам, мир Мой даю вам... Да не
смущается сердце ваше и да не
устрашится" (Ин. 14:27).
Об обязанности царя
нести свое бремя "не смущаясь и не
украшаясь", напоминает послание
архиепископа Ростовского Вассиана
Иоанну III, писанное в 1480 году во время
знаменитого "стояния на Угре"
русского и татарского войска. Татар
привел на Русь Ахмат, хан Большой Орды.
Она образовалась на месте Батыевской
Золотой Орды после того, как от
последней отделились уже многие орды:
Ногайская, Казанская, Астраханская и
Крымская.
Иоанн отказался
платить дань Ахмату, растоптал майскую
басму (изображение хана), приказал
перебить его послов, требовавших
покорности, кроме одного, которого
отправил сказать хану, что и с ним
поступит так же, как с басмой, если тот
не оставит Русь в покое. Ахмат с войском
пришел покарать непокорного "данника".
Встретившись с большими силами русских,
битву он начинать не решался и ждал,
стоя на реке Угре. На другом ее берегу
стоял Иоанн III. Будучи типичным
московским князем, воспитанным в
религиозных традициях княжеского
служения, Иоанн III был хозяином Русской
земли и ее "строителем", а воевать
не любил. И на этот раз, оберегая
русскую кровь, он решил отступить, не
принимая боя.
Узнав о таком решении,
старец Вассиан (брат преподобного
Иосифа Волоцкого), ростовский
архиепископ, отправил великому князю
обличительное письмо. "Наше дело
говорить царям истину, – пишет он. –
Что я прежде изустно сказал тебе... о том
и ныне пишу, ревностно желая утвердить
твою душу и державу". Душа и держава
не случайно оказались рядом в письме
Вассиана. Княжеское служение таково,
что управив державу, и душу спасешь –
эта мысль во времена Иоанна III уже не
требовала разъяснений. Теперь должно
явить силу и мужество – настаивает
старец в послании: "Ахмат губит
христианство, грозит тебе и отечеству".
Он жаждет "предать землю Русскую
огню и мечу, церкви – разорению, тьмы
людей – гибели... О государь! Кровь
паствы вопиет на небо, обвиняя пастыря".
Державный долг
государя архиепископ сближает с долгом
пастыря – хранителя душ пасомых,
ответственного перед Богом не только
за внешнее благополучие, благочиние, но
и за внутреннее их преуспеяние. На
гармоничном сочетании и взаимном
равновесии этих властных начал –
державного и соборного, царского и
пастырского, будут в дальнейшем
строиться отношения светской и
церковной власти в России. Эта "симфония
властей" станет идеалом их
взаимоотношений, твердо
запечатлевшимся в народном сознании,
несмотря на все искушения и соблазны.
"Смертным ли
бояться смерти? – увещевает князя
архиепископ. – Я стар и слаб, но не
убоюсь меча татарского, не отвращу лица
моего от его блеска..." Воинствующая
земная Церковь в случае нужды в
буквальном смысле готова оправдать
свое наименование. Воинствуя против
грехов и страстей, тем более следует
подниматься на брань против врага,
грозящего уничтожить благодатные
средства, дарованные Богом для борьбы
со страстями – утверждает Вассиан. "Ангелы
снидут с небес в помощь твою, Господь
пошлет тебе от Сиона жезл силы, и
одолеешь врагов, и смятутся, и погибнут.
А мы Соборами святительскими день и
ночь молим Его, да рассыплются племена
нечестивые...".
Долго войско Ахмата
стояло на Угре. Вдруг, без всяких
видимых причин, снялось и ушло в Литву,
разорив там двенадцать городов якобы
за то, что князь литовский Казимир не
подал помощи против русских. Совершив
месть, татары ушли в степь. Так
закончилось последнее нашествие
Большой Орды на Русь.
Русские назвали реку
Угру "поясом Богоматери", веруя,
что по Ее молитвам избавил Господь
Россию от татар. "Да не похвалятся
легкомысленные страхом своего оружия.
Нет, не оружие и не мудрость
человеческая, но Господь спас ныне
Россию!" Таково было всеобщее мнение,
дошедшее до нас в отзывах
современников. По их свидетельствам и
сохранившимся литературным памятникам
можно с уверенностью сделать вывод, что
ко времени царствования Иоанна III
державное сознание в своих главнейших
чертах утвердилось и окрепло.
Завершить его становление было суждено
Богом еще одному святому подвижнику,
преподобному Иосифу Волоцкому,
уроженцу Волока-Ламского, из рода
дворян Саниных. Но прежде чем это
случилось, Русь должна была через
отвержение искушений и соблазнов
вероотступничества еще раз явить свою
преданность родным святыням.
МУЖ
ДВОЕДУШЕН НЕУСТРОЕН ВО
ВСЕХ ПУТЕХ СВОИХ
МИТРОПОЛИТ-ВЕРООТСТУПНИК
КРОВАВЫЕ УСОБИЦЫ,
омрачившие княжение Василия, отца
Иоанна III, отзывались нестроением в
церковных делах. В начале 30-х годов XV
века Смоленский епископ Герасим,
ставленник Литвы, этой вековой
соперницы России, отправился в
Константинополь. Через год он
возвратился оттуда уже в сане
митрополита "Киевского и всея Руси"
с явной претензией переместить центр
русского Православия из Москвы в Киев,
находившийся под властью литовского
князя Свидригайла. Новый митрополит
даже посвятил архиепископа в Новгород,
хотя далее этого его участие в делах
управления северо-восточными
епархиями не пошло. Да и западными
епархиями он управлял не более двух лет.
Вскоре Свидригайло прогневался на
Герасима, велел умертвить его и сжечь
тело на костре.
Географическое
положение страны, запертой среди
мощных соседей, враждебное
иноверческое окружение, внутренние
неурядицы, тяжелые природные и
климатические условия, экономическая
изолированность -— все, казалось бы,
исключало становление России как
мощной централизованной державы. Но —
"еда не может рука Господня спасти?
Или отягчил есть слух Свой еже не
услышати?" (Ис. 59:1). Русь веровала,
молилась и надеялась. А "надеющиеся
на Господа, яко гора Сион: не подвижится
во век живый во Иерусалиме" небесном,
Сказавший: "Грядущего ко Мне не
изжену вон" (Пс.124:1; Ин. 6:37).
После смерти
митрополита великий князь Московский
Василий с согласия всех русских князей
и великого князя литовского отправил в
Константинополь для поставления
первосвятителем Иону, епископа
Рязанского. Однако у Константинополя
были свои соображения. Русским
митрополитом был поставлен болгарин
Исидор, и поставлен не случайно, а с
определенной целью.
Византия переживала
тяжелые времена. Турецкие завоевания
сократили территорию империи до
размеров столицы с пригородами.
Император Мануил Палеолог и патриарх
Иосиф решились просить помощи у папы.
Условием получения помощи было
поставлено примирение с католицизмом
— в действительности это означало
признание его "правоты" и
отречение от православия.
С безумием маловерных,
измалодушествовавшихся людей
император и патриарх решились на
вероотступничество. Для "воссоединения
церквей" предлагалось собрать "вселенский
собор". Склонить русских к участию в
лжесоборе и должен был митрополит
Исидор. Император знал его с давних пор
— еще в сане игумена тот ездил в Базель
для переговоров о "соединении
церквей", которые велись там с 1433
года.
Тотчас по прибытии в
Москву Исидор стал готовиться на "собор",
несмотря на возражения и даже запреты
великого князя. Наконец, Василий
уступил настойчивости митрополита, но
предупредил: "Нового и чуждого не
приноси нам — мы того не примем".
Исидор поклялся стоять за Православие,
и, взяв с собой Суздальского епископа
Авраамия и много других духовных и
светских лиц, отправился в Италию.
Чего стоили его клятвы
— стало ясно, как только границы
Русской земли остались за спиной: в
Юрьеве-Ливонском он даже не пошел в
православный храм, а направился с
немцами в костел где и стоял службу. На
соборе, открывшемся в Ферраре 9 апреля
1438 года, а после перенесенном во
Флоренцию, православных лестью,
подкупом и насилием принуждали к
подписанию определения о соединении
церквей. Епископ Авраамий, например, за
отказ был посажен в темницу и после
принужден к подписи силою. Тверской
посол Фома и священник Суздаля Симеон
не желая участвовать в
вероотступничестве, тайком бежали из
Флоренции.
Исидор был
ревностнейшим сторонником унии,
призывая "душою и телом соединиться
с латинами". В Россию он вернулся в
звании папского легата для всех "северных
стран" и в сане римского кардинала.
По дороге новоиспеченный кардинал
возвещал о соединении церквей и служил
в латинских костелах. Зиму 1440—1441 годов
он провел в Киеве, откуда в конце концов
киевляне его выгнали за
вероотступничество.
Весной 1441 года Исидор
прибыл в Москву и, надеясь на "невежество"
и "необразованность" русских,
приступил к решительным действиям (сколько
же их было за тысячелетнюю историю
России, высокомерных иностранцев,
принимавших русское смирение и
простоту за необразованность!). На
первой же литургии в Успенском соборе
Московского Кремля Исидор возносил в
молитвах имя папы римского Евгения, а
по окончании службы архидиакон с
церковного амвона зачитал определение
Флорентийского лжесобора.
Митрополит
предполагал, что согласие с
постановлениями собора виднейших
иерархов Востока и самого
Константинопольского патриарха,
являвшегося формально высшей
инстанцией для Русской Церкви,
парализует сопротивление. Воспитанный
в духе мертвого католического "законничества",
Исидор ждал, что внешне законная "упаковка"
решений собора и привычка к церковной
дисциплине обеспечат ему успех. И,
действительно, сперва все
присутствующие были ошеломлены. "Вся
князи умолчаша и бояре и иные мнози",
— свидетельствует летописец * .
* Описание
Флорентийского собора и событий,
связанных с изменой Исидора, сделано
суздальским иеромонахом Симеоном, их
свидетелем и современником. До нас
дошло в составе так называемого "Чудовского
сборника", написанного в середине XVI
века.
Первым опомнился
великий князь. Он доказал Исидору, что
русское сердце благоговейно чтило
полноту живой веры, а не привычную
обрядность и бездушное послушание.
Назвав митрополита "ересным
прелестником", "лютым волком",
лжепастырем, губителем душ, Василий
велел заточить Исидора в Чудовом
монастыре и созвал русское духовенство
на собор для рассмотрения
флорентийской соборной грамоты.
Определение было признано незаконным.
Милосердный великий
князь, предполагая в Исидоре
добросовестное заблуждение, велел
увещевать отступника и склонять к
раскаянию. Напрасно: Исидор
упорствовал, а затем, пользуясь
слабостью охраны, бежал в Тверь,
предполагая закрепиться там и
расколоть Русскую Церковь изнутри. Но и
в Твери его ждала неудача — и там его
посадили под замок. В очередной раз
бежав, теперь в Литву, Исидор
переправился оттуда в Рим с известием о
провале замысла. Русские люди, жившие
под иноверной властью Польши и Литвы,
отвергли раскольнические замыслы
Исидора не менее решительно, чем их
единоверцы в Москве и Твери. Взгляд из
Москвы на религиозный характер русской
народности и государственности
оказался достаточно четко оформленным
и глубоко осознанным. Русское
самосознание выдержало это испытание
на верность своему долгу.
Но раскольническая
антирусская и антиправославная
деятельность Исидора не закончилась с
его бегством из России. 5 декабря 1448
года, отказавшись от мысли поставлять
митрополитов в Константинополе,
который отступил от Православия на
Флорентийском соборе, собор русских
пастырей возвел на престол митрополита
Киевского и всея Руси Иону. Святой
старец озаботился в первую очередь
единством Церкви, обличая латинство и
унию. Тем не менее Исидору удалось,
пользуясь поддержкой папы Пия II,
объявившего святого Иону "нечестивым
отступником", посеять смуту.
В 1458 году Григорий,
ученик Исидора, был поставлен в Риме
"митрополитом" Русской земли.
Добиться "окатоличивания" упрямых
русских опять не пришлось, и все же
интрига принесла свой плод — с 1458 года
произошло административное разделение
Русской Церкви на две митрополии —
Московскую и Киевскую. Немало русской
крови пришлось пролить впоследствии
для восстановления нарушенного
единства. Лишь в 1654 году, когда
Малороссия воссоединилась с Россией,
был положен конец и
противоестественному разделению
единой Церкви. Но результаты посеянной
смуты и сегодня сказываются на Украине,
где униатство продолжает вековое
стремление Рима к подрыву Православия
"изнутри".
|
