КУРИЦЫН ФЕДОР ВАСИЛЬЕВИЧ (ум. не ранее 1500) — посольский дьяк Ивана III, писатель. В 1482—1484 гг. был послан в Молдавию и Венгрию для ведения переговоров со Стефаном Великим и Матвеем Корвиным о союзе против Польско-Литовского государства; на обратном пути был задержан турками, но осенью 1485 г. благодаря посредничеству крымского хана освобожден и вернулся в Москву. В 80— 90-х гг. играл виднейшую роль в политике Ивана III (“того бо державный во всем послушаше”,— написал о нем Иосиф Волоцкий в одном из своих сочинений; впоследствии эта фраза была зачеркнута). В 1497 г. К. скрепил грамоту Ивана III и его внука — Дмитрия Ивановича, на которой впервые появился новый герб Русского государства — двуглавый орел.

     Влияние К. сохранялось, во всяком случае, до 1499—1500 гг., в 1500 г. он последний раз упоминается в посольских делах. В 1502 г. подверглись опале Дмитрий Иванович и его мать Елена Стефановна, с которыми был связан К. Среди казненных в эти годы еретиков был брат К. — Иван-Волк, но сам он в делах собора не упоминался, и судьба его остается неизвестной.

     К. играл важную роль в истории новгородско-московской ереси, возглавлял московский еретический кружок, сложившийся, во всяком случае, уже в 1485 г. Архиепископ Геннадий Новгородский уже в 80-х гг. именовал К. “начальником” еретиков. Из дошедших до нас литературных сочинений противников ереси наиболее определенные сведения о взглядах еретиков дают “Сказания о скончании седьмой тысящи” и “Рассуждение об иноческом житии”. Судя по ним, главной особенностью мировоззрения московских еретиков была критика учений святых отцов и, в частности, отрицание монашества и монастырей.

     Из литературных произведений, которые могут быть связаны с именем К., в первую очередь должно быть названо “Лаодикийское послание”. Оно состоит из философского введения, построенного в своеобразной стихотворной форме (первое слово каждой строфы повторяет последнее слово предыдущей), и “литореи в квадратах”— особой таблицы, состоящей из двух рядов букв в алфавитном порядке и относящихся к ним грамматических и иных комментариев с зашифрованной подписью К., где он рекомендует себя “преведшим Лаодикийское послание”, что, однако, не дает оснований судить о том, являлось ли это сочинение переводным или оригинальным.

     Идейный смысл памятника далеко не ясен. Высказывались мнения, что “литорея в квадратах” содержит элементы средневековых каббалистических учений и криптографические указания (“литорея” помимо грамматического смысла может служить также ключом для шифра). “Надписания”, сопровождающие в памятнике отдельные буквы, не дают достаточных оснований для определения культурного характера “алфавитной мистики”, наличие которой также весьма неопределенно. Вероятным представляется предположение о связи с “Лаодикийским посланием” анонимного “Написания о грамоте” (тема “самовластья ума”). Послесловие, читающееся в ряде списков “Лаодикийского послания”, вызвало в XVI в. появление полемического ответа — “О тщеславии юных”, принадлежавшего, возможно, Максиму Греку. Во вступительной части “Лаодикийского послания” обнаруживается идея свободы воли (“душа самовластна”), понимаемая, очевидно, шире, чем это допускало ортодоксальное православие.

     Наиболее важна для характеристики К. как писателя атрибуция ему анонимного литературного памятника “Повесть о Дракуле”. Это первый известный нам памятник русской беллетристики, так как повесть не входила в какие-либо летописные или хронографические своды и была посвящена герою, едва ли известному на Руси как историческое лицо; в повести нет обычных для исторического повествования дат; Дракула воспринимался скорее всего как персонаж анекдотов.

     Авторство К. может быть предположительно установлено из упоминаний в заключительной части “Повести”, из которых следует, что сочинитель ее русский, побывавший в Венгрии в начале 80-х гг. XV в., и не один, а с какими-то спутниками. Все эти данные более всего подходят именно к К., возглавлявшему посольство в Венгрию и Молдавию как раз в 1482—1484 гг.

     Повесть тесно связана с устными рассказами: она основана на легендах и анекдотах о жестоком “мутьянском воеводе” Дракуле, как в соседних с Валахией странах именовали валашского государя Влада Цепеша, правившего в 1456—1462 и 1477 гг. Анекдоты о Дракуле отразились в немецких брошюрах конца XV в. и “Венгерской хронике” итальянского гуманиста А. Бонфини.

     Герой “Повести о Дракуле” — лицо сложное и противоречивое, и смысл повествования воспринимается разными исследователями по-разному. В нем видели и “модель царского поведения”, и абсолютно отрицательную фигуру злодея.

     Но Дракула не просто злодей, он подвергает свои жертвы жестокому испытанию, задавая им загадки, и карает тех, кто не может их отгадать. Этим он походит на княгиню Ольгу (каравшую таким образом древлян) или на мудрого зверя Китовраса из переводной повести о Соломоне и Китоврасе.

     Недогадливость и корыстолюбие он мог жестоко наказать. Так, однажды, собрав в специально построенных хоромах всех нищих, старых и увечных, Дракула спросил их: “Хотите ли, чтобы я сделал вас счастливыми и ни в чем не будете нуждаться?” Обрадованные нищие согласились. Он приказал сжечь их в хоромах, избавляя людей от них, а их самих от нужды: “пусть не страдает никто из них на этом свете от нищеты или болезней”. Испытанию подвергаются купцы и монахи, турецкие послы и даже сам турецкий султан. Испытывается мудрость собеседника, и “неизящные люди”, не умеющие “противу кознем (хитростям) его отвещати”, трагически расплачиваются за свое “неизящество” (т. е. ограниченность).

     Конечно, Дракула — не “модель царского поведения”. Жестокость его носит изощренный характер: он любит пировать возле кольев, на которых умирают посаженные на них люди, и сажает на кол (это любимая им казнь) не только преступников, но и разного рода неудачников, как, например, слугу, не сумевшего скрыть своего неудовольствия смрадом разлагающихся на кольях трупов, или Монаха, посочувствовавшего казненным, или посла, давшего Дракуле недостаточно умный, по его мнению, ответ. Но вместе с тем Дракула, по представлению автора русской повести, не только изощренно жесток. Если авторы немецких брошюр видели в Дракуле только изверга, то русский автор, как и Бонфини, отмечал борьбу валашского князя со злом. Он “ненавидел зло в своей земле”, и если кто “совершит какое-либо преступление, украдет или ограбит, или обманет, или обидит”, то не избегнет смерти, “будь он знатным вельможей, или священником, или монахом, или простым человеком”. Страх перед суровыми карами был столь велик, что в государстве Дракулы у колодца, находящегося в безлюдном месте, могла оставаться без присмотра золотая чара дивной красоты — никто не посмел бы ее похитить.

     Если считать “Повесть о Дракуле” произведением К., то это во многом дополнило бы его характеристику как публициста и идеолога. Своеобразная позиция автора предопределила судьбу его произведения в письменности XVI в.- в этом столетии “Повесть”, как и др. произведения, не соответствующие канонам церковной литературы, исчезла из рукописной традиции. Причиной этого было, очевидно, слишком откровенное изображение автором неизбежных следствий “грозной” власти.

     Изд.: Повесть о Дракуле / Подг. текста М. О. Скрипиля; Перевод Б. А. Ларина; Примеч. Н. И. Тотубалина; Ст. Я. С. Лурье // Русские повести XV—XVI веков.— М.; Л., 1958.— С. 92—97, 420—427; Повесть о Дракуле / Исслед. и подг. текстов Я. С. Лурье.— М.; Л., 1964; Повесть о Дракуле / Подг. текста и примеч. Я. С. Лурье; Перевод О. В. Творогова // Изборник (1969).—С. 432—445; Лаодикийское послание // Подг. текста, перевод и комм. Я. С. Лурье // ПЛДР: Вторая половина XV века.— М., 1982.— С. 538—539, 675—678; Повесть о Дракуле / Подг. текста и комм. Я. С. Лурье; Перевод О. В. Творогова // Там же.— С. 554— 565, 684—686; Повесть о Дракуле / Перевод О. В. Творогова//Изборник (1986).—С. 234— 241.

     Лит.: Седельников А. Д. Литературная история повести о Дракуле // ИпоРЯС.— 1929.—Т. 2, кн. 2.—С. 652—659; Лурье Я. С. I) Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV— начала XVI в.— М.; Л., I960.-С. 140—143, 172—177, 197—200; 2) Еще раз о Дракуле и маккиавелизме // Рус. лит.— 1968.—№ 1.—С. 142—146; 3) (совместно с А. Ю. Григоренко) Курицын Федор Васильевич//Словарь книжников.—Вып. 2, ч. 1.— С. 501—510; Русские современники Возрождения: Книгописец Ефросин. Дьяк Федор Курицын.— Л., 1988.—С. 89-135.

Я. С. Лурье