|
ПО СМЕРТИ ГРОЗНОГО
царя на "громоносный престол"
властителя России взошел его младший
сын от первого брака — Феодор. Юный
венценосец явил подданным пример
кротости, сострадательности, глубокой
набожности, целомудрия и тихой
семейной жизни. Молитвам этого
неторопливого в движениях и всегда
тихо, ласково улыбавшегося "блаженного
на троне" русские люди не без
основания приписывали величие и
благоденствие державы. По выражению
летописца, "Господь возлюбил
смирение царево", и дары Божии
обильно излились на Феодора Иоанновича.
Высота духовной жизни
Феодора Иоанновича не оградила, однако,
страну от происков боярской спеси. Зная
его необыкновенную кротость, нашлись
сановники, считавшие, что со
вступлением на престол этот
двадцатисемилетний государь станет
послушной игрушкой в их руках. В первую
же ночь по смерти Иоанна боярская
верхушка выслала из столицы многих
государственных людей, известных
верностью Грозному царю. Некоторых
заключили в темницы, а к родственникам
вдовствующей царицы — Нагим
приставили стражу, обвиняя их в каких-то
злых умыслах. Казалось, дело сделано:
нет уже строгого и властного государя,
новый царь неопасен, наступающий
период безвластия как нельзя более
удобен для установления боярского
правления.
Но на пути
осуществления таких замыслов встал
народ, осознавший себя соборным и
державным, видевший в Русском царе
олицетворение этих качеств и залог
богоугодного жития. Узнав о высылках и
заточениях, Москва взволновалась,
подозревая боярскую измену. Отряды
воинов ходили по улицам, на площадях
стояли пушки. Волнение улеглось не
ранее чем бояре торжественно
присягнули Феодору и на следующее утро
письменно обнародовали его воцарение,
послав гонцов по всем русским землям с
указом молиться о душе усопшего
государя и счастливом царствовании
нового.
Назначили день
царского венчания. Соборною грамотой
утвердили его священные обряды. Во
избежание попыток вовлечения в интриги
членов августейшей семьи, вдовствующую
императрицу с малолетним Дмитрием
послали в Углич, дав ей приличную ее
положению свиту — стольников, стряпчих,
детей боярских и стрельцов для охраны.
Созвали Великую земскую думу из
знатнейшего духовенства, дворянства и
всех именитейших людей с целью
упорядочения государственной жизни,
облегчения народных тягостей и
рассуждения о благосостоянии державы.
И все же покоя не было.
По Москве ходили слухи о беззаконном
властолюбии бояр. Указывали на
Бельского, отравившего будто бы Иоанна
и теперь злоумышляющего на Феодора. (По
прошествии четырех столетий
невозможно, конечно, определить с
точностью ни роль Бельского, ни
справедливость обвинений, тайными
распространителями которых считают
князей Шуйских. Несомненно одно —
вокруг трона закручивалась воронка
очередной вельможной интриги, и опять
боярские склоки грозили России
нестроениями и скорбями). Народ почуял
новую опасность для самодержавия — и
глас всеобщего возмущения раздался по
столице.
Во мгновение ока
составилось ополчение: двадцать тысяч
вооруженных людей всех чинов и
сословий устремились к Кремлю, где едва
успели затворить ворота, собрать для
защиты горстку стрельцов и думу для
совещания. Но горожане не были склонны
к переговорам с боярской думой:
захватив царь-пушку, они подкатили ее к
Фроловским воротам и начали
приготовления к штурму. Стало
совершенно ясно, что лишь царь может
успокоить народ.
На вопрос боярской
делегации, состоявшей из князя Ивана
Мстиславского, боярина Никиты
Романовича, дьяков Андрея и Василия
Щелкаловых: "Что нужно восставшим?"
— народ ответствовал: "Бельского!
Выдайте нам злодея! Он мыслит извести
царский корень!" Устрашенный
Бельский "искал безопасности в
государевой спальне, трепетал и молил о
спасении" (Карамзин). Повелением
Феодора он был выслан из Москвы. Тогда
народ, крича: "Да здравствует царь с
верными боярами!" — мирно разошелся
по домам.
Непререкаемым
свидетельством единства народа и царя,
их сознательного сослужения в деле
соборного и державного строительства
Православной России стало торжество
венчания Феодора Иоанновича на царство,
состоявшееся 31 мая 1584 года после
сорокадневных заупокойных молитв об
усопшем самодержце.
"Собралося
бесчисленное количество людей на
Кремлевской площади, так что воины
могли едва очистить путь для духовника
государева, когда он нес, при звоне всех
колоколов, из царских палат в храм
Успения святыню Мономахову,
животворящий крест, венец и бармы (Годунов
нес за духовником скипетр). Невзирая на
тесноту беспримерную, все затихло,
когда Феодор вышел из дворца со всеми
боярами, князьями, воеводами,
чиновниками: государь в одежде
небесного цвета, придворные в златой —
и сия удивительная тишина провождала
царя до самых дверей храма, также
наполненного людьми всякого звания:
ибо всем россиянам дозволялось видеть
священное торжество России, единого
семейства под державою отца-государя.
Во время молебна
окольничие и духовные сановники ходили
по церкви, тихо говоря народу: "Благоговейте
и молитеся!" Царь и митрополит
Дионисий сели на изготовленных для них
местах, у врат западных, и Феодор среди
общего безмолвия сказал
первосвятителю: "Владыко! Родитель
наш, самодержец Иоанн Васильевич
оставил земное царство и, приняв
ангельский образ, отошел на царство
небесное; а меня благословил державою и
всеми хоругвями государства; велел мне,
согласно с древним уставом, помазаться
и венчаться царским венцом, диадимою и
святыми бармами; завещание его
известно духовенству, боярам и народу.
И так, по воле Божией и благословению
отца моего, соверши обряд священный, да
буду царь и помазанник!"
Митрополит, осенив
Феодора крестом, ответствовал: "Господин,
возлюбленный сын церкви и нашего
смирения, Богом избранный и Богом на
престол возведенный! Данною нам
благодатию от Святаго Духа помазуем и
венчаем тебя, да именуешься
самодержцем России!" Возложив на
царя животворящий крест Мономахов,
бармы и венец на главу, с молением, да
благословит Господь его правление,
Дионисий взял Феодора за десницу,
поставил на особенном царском месте и,
вручив ему скипетр, сказал: "Блюди
хоругви великия России!" Тогда
архидьякон на амвоне, священники в
алтаре и клиросы возгласили многолетие
царю венчанному, приветствуемому
духовенством, сановниками, народом, с
изъявлением живейшей радости, и
митрополит в краткой речи напомнил
Феодору главные обязанности
венценосца: долг хранить закон и
царство, иметь духовное повиновение к
святителям и веру к монастырям,
искреннее дружество к брату, уважение к
боярам, основанное на их родовом
старейшинстве, милость к чиновникам,
воинству и всем людям.
"Цари нам вместо
Бога, — продолжал Дионисий, — Господь
вверяет им судьбу человеческого рода,
да блюдут не только себя, но и других от
зла; да спасают мир от треволнения и да
боятся серпа небесного! Как без солнца
мрак и тьма господствуют на земле, так и
без учения все темно в душах: будь же
любомудр или следуй мудрым; будь
добродетелен: ибо едина добродетель
украшает царя, едина добродетель
бессмертна. Хочешь ли благоволения
небесного? Благоволи о подданных... Не
слушай злых клеветников, о царь,
рожденный милосердным!... Да цветет во
дни твои правда; да успокоится
отечество!... И возвысит Господь царскую
десницу твою над всеми врагами, и будет
царство твое мирно и вечно в род и род!"
Тут проливая слезы умиления, все люди
воскликнули: "Будет и будет
многолетно!"
Никогда не пришлось
народу жалеть об этом пожелании.
Карамзин, перу которого принадлежит
описание венчания, говорит, что
царствование Феодора казалось
современникам милостью Божией, золотым
веком, в течение которого Россия
наслаждалась неведомыми дотоле
величием и миром. В виде смиренного
богомольца ходил Русский Царь с
Царицею пешком из монастыря в
монастырь — молитвой царской крепла и
цвела земля Русская. На страже ее
государственных интересов —
внутренних и внешних — стояло
правительство Бориса Годунова,
повелевавшего в делах мирских именем
царским разумно и смело, восполняя
смиренную "неотмирность" царя
своей энергией, волей и преданностью
делу.
В 1591 году мирное
царствование Феодора было омрачено
страшным преступлением — в Угличе
злодеи умертвили царевича Димитрия,
наследника Российского престола,
последнего отпрыска царствующего рода
Рюриковичей. Тайна этого преступления,
открывшего путь Смуте с ее
многочисленными самозванцами-лжедмитриями,
не разгадана до сих пор: кто убил, зачем
убил, как убил — эти вопросы так и не
получили достойных доверия ответов.
Аще бы не Господь прославил угодника
Своего — убиенного отрока Димитрия,
принявшего, по словам святого
патриарха Иова, "заклание неповинно
от рук изменников своих",
сомнительным мог бы считаться и сам
факт убийства царевича (а не случайной
его смерти от детской неосторожности)
— столь противоречивы и путаны
свидетельства о событии.
Загадка заключается в
том, что убийство малолетнего царевича
никому не сулило никаких политических
выгод. Не говоря о Годунове, который,
разумеется, отношения к преступлению
не имел ни малейшего, боярская верхушка
тоже со смертью наследника ничего не
приобретала: во-первых, у Феодора
вполне мог родиться сын, его законный
преемник на Российском престоле, а во-вторых,
даже в случае пресечения династии, что
казалось весьма маловероятным (кто мог
предвидеть постриг Ирины?), боярство не
имело никаких шансов на власть —
народные волнения 1584 года в Москве это
ясно доказывали.
Смерть царевича могла
быть выгодна только тому, кто стремился
уничтожить саму Россию, нанося удар в
наиболее чувствительное место ее
церковно-государственного организма,
провоцируя гражданскую войну и распад
страны. В связи с этим
небезосновательной выглядит версия о
религиозно-символическом характере
убийства царевича, олицетворявшего
собой будущее Православной русской
государственности. Косвенными
свидетельствами в ее пользу служат
сегодня многочисленные доказательства
ритуального характера убиения
Царственных Мучеников в Екатеринбурге
в 1918 году.
Не раз и не два являл
Феодор Иоаннович пророческую
прозорливость в судьбах государства и
будущем отдельных людей.
В 1594 году крымский хан
Кази-Гирей сделал коварный набег на
русские земли. Неожиданно, в то самое
время, когда его послы вели лицемерные
переговоры о мире, он вторгся в Россию и
почти беспрепятственно дошел до
подмосковного села Коломенское. Лишь
под самыми стенами Москвы наспех
собранное русское войско вступило в
бой с татарскими отрядами.
За ходом битвы
наблюдал весь город — стены, башни и
колокольни были усыпаны вооруженными и
безоружными горожанами, исполненными
любопытства и ужаса: зверства
татарской резни еще живо терзали
народную память. Никогда ранее не
видала Москва полевой битвы на
пригородных равнинах — бывали
приступы и осады, но не сражения в поле.
"В эти роковые часы, когда сильно
трепетало сердце и в столетних старцах
московских, — пишет М. В. Толстой, —
один человек наслаждался спокойствием
души непоколебимой: тот, чье имя вместе
с Божиим призывалось русскими воинами
в пылу битвы, тот, за кого они умирали
перед стенами столицы — сам государь!"
После долгой молитвы
царь смотрел на битву из окна высокого
терема, когда за его спиной раздался
тихий плач: плакал "один добрый
боярин", опасаясь за судьбу столицы и
государя. Увидев слезы, Феодор со своей
обычной тихой улыбкой ласково сказал
боярину: "Не плачь, будь спокоен.
Завтра не будет хана".
Пророчество царское
сбылось в точности. Битва длилась весь
день и кончилась с наступлением
темноты, не дав решительного перевеса
ни одной из сторон. Тем не менее ночью,
за час до рассвета, хан со своими
полками почему-то бежал. В погоню за
беглецом отправилась русская рать под
предводительством Годунова, а москвичи,
проснувшись, узнали, что хана нет и
опасность миновала. Не мудрено, что
молитвы царские люди считали защитой
более надежной, чем пушки и мечи.
Чествуя Годунова как
победителя над погаными, царь Феодор во
время праздничной трапезы, в виду
собравшихся бояр, духовенства и
синклита "в умилении
признательности" — как казалось
тогда — снял с себя златую царскую
гривну и надел ее на Бориса. Четыре года
спустя, по успении Феодора и пресечении
на Российском престоле династии
Рюриковичей, собрался Земский собор
для призвания на царство нового
государя. На этом соборе преподобный
Иов — первый русский патриарх,
свидетельствуя о Божием избрании
Годунова на служение Русского
Православного Царя, раскрыл
присутствующим тайный,
преобразовательный смысл давнего
поступка Феодора. По словам патриарха,
царь, исполненный Святаго Духа,
возложением принадлежности царского
достоинства — гривны — ознаменовал
будущее державное служение Годунова,
искони предопределенное небом...
В 1596 году нетленные
мощи святого митрополита Алексия было
решено перенести в новую серебряную
раку. Во время этого торжества Феодор,
подозвав Годунова, велел ему коснуться
мощей и сказал: "Осязай святыню,
правитель рода христианского! Управляй
им и впредь с ревностию. Ты достигнешь
желаемого; но все суета сует и тление на
земле".
Сбылось, как предрек
государь, — ревностным правлением
Годунов возвел Россию на невиданную
высоту, поставив, казалось,
непоколебимые основания ее духовной,
хозяйственной и военной мощи. Даже
пресечение династии, связанное со
злодейским убиением царевича Дмитрия,
не поколебало мирного течения русской
жизни: Борис был призван на престол
единодушно и совершенно законно. И все
же суетность и тленность мирского
величия явили себя в событиях его
царствования полно и ясно: последний
год был омрачен успехами первого
самозванца-лжедмитрия, а вслед за
смертью Годунова внезапно рухнула в
пучину смуты вся земля, необъяснимо
легко и быстро изменившая законному
наследнику престола в пользу расстриги-вероотступника,
присвоившего себе чужое имя.
Предвидя беды,
ожидающие Россию, Феодор на смертном
одре засвидетельствовал их
промыслительную, богоугодную роль. В
конце 1597 года царь впал в тяжелую
болезнь. 6 января близость смерти стала
очевидной для всех, и ближайшее
окружение государя собралось у его
одра в ожидании последнего
самодержавного волеизъявления —
завещания о судьбе сиротеющей страны.
Патриарх Иов от лица всея земли
обратился с этим вопросом к умирающему.
"Свет в очах меркнет, — скорбно
возгласил первосвятитель, — праведник
отходит к Богу... Государь! Кому
приказываешь царство, нас сирых и свою
царицу?" Не желая пугать
присутствующих грядущей бурей, которую
надлежало им пережить, просветленный
близостью кончины и приобщением Святых
Тайн (за два часа до смерти святитель
Иов соборовал, исповедал и причастил
царя), Феодор ответил: "В царстве, в
вас и в царице волен Господь Всевышний..."
Слова пророческие, ибо Богу угодно было,
чтобы судьбы Руси, окунувшейся вскоре в
огненное искушение Смуты, текли
вопреки всякому человеческому
предвидению.
Царица Ирина
решительно отказалась от престола,
несмотря на завещание самого Феодора и
мольбы народа. Известная
мягкосердечием и милосердием, царица
оставалась непреклонна — стены
Новодевичьего монастыря укрыли под
своим покровом смиренную инокиню
Александру, отринувшую вместе с
мирским именем власть и славу царского
венца.
Годунов, кроткий и
невластолюбивый, принял русскую
державу вопреки собственному желанию,
благочестиво страшась ответственности
и тягот, налагаемых служением государя.
Раз за разом отвергал он все
приглашения и просьбы, не
остановившись перед двукратным
отвержением соборно выраженного
призвания, давши клятву никогда не
искать и не принимать престола
царского. Лишь под угрозой отлучения от
церкви удалось сонму архиереев
принудить его к принятию венца.
Патриарх Иов, до
последней возможности боровшийся за
утверждение на русском престоле
законных государей — Бориса и его сына,
Феодора, видя всеобщее безумие,
клятвопреступления и измены,
подвергаясь сам насилию и угрозам, был
понужден оставить патриаршество и
сослан в Старицкий монастырь.
Что, как не
предвидение испытаний и бед,
предстоящих его ближайшим
сподвижникам, заставило царя Феодора
на смертном одре столь уклончиво
ответить на простой вопрос о
престолонаследии, тем более, что в
составленном загодя завещании он
недвусмысленно поручал державу
супруге? Завершая праведную жизнь
блаженной кончиной, государь
подтверждал Божие смотрение в грядущих
испытаниях Руси...
Божьими судьбами
злодеяние в Угличе пресекло на Русском
престоле род Рюриковичей, завершив тем
самым семивековой период истории, в
ходе которого Россия просветилась
Евангельским светом, в скорбях и
лишениях выстрадала понимание своей
промыслительной роли, осознанно и
свободно приняла эту роль как
всенародное церковное послушание,
привела в соответствие с ним все
стороны своей жизни, превратившись из
конгломерата языческих племен в Святую
Русь, Дом Пресвятой Богородицы,
Вселенское Православное Царство.
Впереди ждали ее новые
искушения, соблазны и страдания — вехи
восхождения к Престолу Господню,
подножием которого судил ей стать
всемогущий Промысел Божий, по слову
Священного Писания: «Грядущего ко Мне
не изжену вон» (Ин. 6:37).
ГРЕХОПАДЕНИЯ
КТО РАЗУМЕЕТ...
ПСИХОЛОГИЯ
СМУТЫ
ИСТОРИЯ УЧИТ, что
времена общественных нестроений и смут
особенно четко и ясно обнажают
состояние народной души. Смута —
отсутствие общепризнанных авторитетов
и силовых механизмов контроля над
общественным сознанием — дает полный
простор для выявления истинных и
ложных ценностей. Наносное и пришлое
спадает, как шелуха, и сквозь хаос и
разноголосицу мятущегося,
обезумевшего времени проступают черты
бессмертной народной души в ее
неизменном стремлении к Небу, к покою и
счастью религиозно осмысленного,
богоугодного жития.
Смута есть искушение,
посылаемое соборной душе народа как
дар, как мученический венец, дабы
предоставить ему возможность явить
силу своей веры, верность родным
святыням и крепость духа перед лицом
соблазнов и искушений, скорбей и
недоумений, злобных нападок и
разрушительной ненависти. Шестьсот лет
после крещения Руси русский народ
мужал и креп под сенью Креста Христова,
под отеческим, пастырским надзором
церковным. Шестьсот лет восходил он "из
силы в силу", преодолев родовые
распри, княжеские междоусобицы,
католическую агрессию на западе и
татарское нашествие на востоке,
осознав свое великое служение
хранителя Истины, приведя в
соответствие с ней все стороны
народной жизни. И лишь после всего
этого, достигнув в меру высокой
христианской духовности, сподобилась
Русь подвергнуться огненному
искушению Смуты начала XVII века.
Историки до сей поры
гадают: каковы действительные,
глубинные причины этого катаклизма,
его главные движущие силы, его влияние
на дальнейший ход русской истории. Ни
один маломальски последовательный
ученый не может избежать этих вопросов,
но... Как всегда, наука — точная и
компетентная в области фактической,
материальной, внешней — оказывается
бессильна там, где потребны объяснения,
выходящие за рамки формальных,
логически-рассудочных построений.
Карамзин и Ключевский,
Соловьев и Платонов по-своему подробно,
можно даже сказать исчерпывающе
исследовали фактическую
последовательность событий, их
политическую, хозяйственную и
сословную подоплеку. И с этой точки
зрения картина Смуты вполне ясна.
Неясным остается все же главный вопрос
— почему вдруг Русское царство,
молодое и бурно растущее, народ
которого объединен общностью кровной,
вероисповедной и государственной,
оказалось вдруг вверженным в череду
кровавых внутренних потрясений,
которые едва не подвели черту под его
существованием.
Расхожие утверждения
о Смуте как о последствии "тиранического
правления Ивана Грозного" —
эффектны и броски, но исторически
несостоятельны. Династический кризис,
чреда неурожайных лет, несовершенство
административно-государственного
механизма управления страной — все это,
конечно, могло иметь место и в
совокупности дать повод к волнениям и
непорядкам. Но именно повод, а не
причину. Ее, как показывает наш
исторический опыт, необходимо искать в
сфере духовной, ибо именно там — все
начала и концы бытия человеческого.
Находит свое
объяснение при таком взгляде на
события и Смута. Ее религиозной основой,
ее духовной первопричиной стал грех
гордыни, который, явившись сатанинским
искушением самовластья, соблазнил
соборную душу Руси. В суете и
беспорядках, сопровождавших
невиданное ранее, диковинное для Руси
дело — смену династии, народ не сумел
удержать смиренное сознание
промыслительности русской жизни.
Вопреки богоустановленному порядку, он
восхитил себе Божие право — счел себя
источником власти, присвоил право
решать, какой быть России далее.
В упоении мятежа люди
как бы обезумели, забыв, что источник
власти на земле один — Бог Всемогущий,
засвидетельствовавший о Себе: "Аз
есмь Бог-ревнитель. Славы Моея иному не
дам". Потому-то и была Русь предана
скорбям и искушениям Смуты до тех пор,
пока люди не одумались, не раскаялись и
не отреклись (на Соборе 1613 года) от
притязания на самовластье,
подклонившись вновь под "иго и бремя"
власти богоданной, воплощенной
Помазанником — Православным Русским
Царем * .
* То же самое можно
сказать и о второй русской Смуте,
последовавшей за катастрофой 1917 года.
Народ безропотно (даже, более того — с
кощунственным "энтузиазмом")
принял отречение Государя-Императора
Николая II, присвоив себе право
распоряжаться его богоданной властью.
Результат — жуткий и кровавый, как то
было и триста лет назад — налицо. Таким
же станет и финал — ибо до тех пор, пока
не будет отвергнут порочный принцип
"народовластья", пока мы не
возвратим себе понимание
божественного происхождения власти —
не кончится нынешняя Смута.
ГОДУНОВ
ПЕРВЫЕ ГОДЫ царствования Бориса
Годунова не давали никаких оснований
для тревог, явив собой вершину
державной мощи Русского государства.
Сам Годунов, являвшийся реальным
правителем Руси с 1588 года, когда ему
официальным решением думы было
даровано право самостоятельно
сноситься с иностранными государями,
показал себя как дальновидный и
опытный политик.
В области внутренней
политики он уверенно опирался на массу
мелкого служилого люда, составлявшего
административный каркас государства,
всемерно поддерживал взгляд на
сословные и гражданские обязанности
своих подданных как на религиозное
служение и безусловно придерживался
идеалов "симфонии властей" в
отношениях с Русской Церковью.
В области внешней —
предпочитал войне средства мирные и
ненасильственные, подняв тем не менее
мощь России на невиданную высоту.
Продолжая политику
Иоанна Грозного, Борис стремился на
западе дать Руси выход к Балтийскому
морю, на востоке и юго-востоке —
укреплял границы, закреплял за
державой недавно обретенные сибирские
пространства.
Сами обстоятельства
его восшествия на престол весьма
знаменательны, с точки зрения
характеристики политических нравов
того времени. Ведя свой род от
татарского мурзы Чета (в крещении
Захарии), поступившего на службу Ивана
Калиты еще в XIV веке, Борис принадлежал
к его младшей ветви, выдвинувшейся лишь
во время опричнины, в то время как
старшая линия рода — Сабуровы —
числили себя среди знатнейших русских
родов еще с XV века. Будучи всевластным
правителем государства, опираясь на
безграничное доверие царя, он все же
ясно понимал, что его положение в
боярской среде не дает ему прочных
надежд на самостоятельную, тем более
первенствующую роль после успения
государя.
Поэтому
представляется вполне естественным,
что, памятуя о боярских смутах, он
совершенно искренне отказывался от
царского венца, когда тот был ему
предложен собором. В историографии
стало общим местом обвинение Бориса в
тайном властолюбии, завистливости и
тщеславии. Человек грешен, и Годунов,
конечно, не был исключением, но в свете
достоверно известных фактов подобные
обвинения видятся все же как явное и
неоправданное преувеличение.
Когда в девятый день
после кончины царя Феодора Иоанновича
было торжественно объявлено, что вдова
его Ирина отказывается от царства и
удаляется в монастырь, Россия
оказалась перед труднейшим выбором.
"Сия весть, — пишет Карамзин, —
поразила Москву: святители, дума,
сановники, дворяне, граждане собором
пали пред венценосною вдовою, плакали
неутешно, называли ее материю и
заклинали не оставлять их в ужасном
сиротстве; но царица, дотоле всегда
мягкосердая, не тронулась молением
слезным: ответствовала, что воля ее
неизменна и что государством будут
править бояре, вместе с патриархом, до
того времени, когда успеют собраться в
Москву все чины Российской державы,
чтобы решить судьбу отечества по
вдохновению Божию. В тот же день Ирина
выехала из дворца Кремлевского в
Новодевичий монастырь и под именем
Александры вступила в сан инокини.
Россия осталась без главы, а Москва — в
тревоге, в волнении...
Где был Годунов и что
делал? Заключился в монастыре с сестрою,
плакал и молился с нею. Казалось, что он,
подобно ей, отвергнул мир, величие,
власть, кормило государственное и
предал Россию в жертву бурям; но
кормчий неусыпно бодрствовал, и
Годунов в тесной келии монастырской
твердою рукою держал царство!
Сведав о пострижении
Ирины, духовенство, чиновники и
граждане собралися в Кремле, где
государственный дьяк и печатник
Василий Щелкалов, представив им
вредные следствия безначалия, требовал,
чтобы они целовали крест на имя думы
боярской. Никто не хотел слышать о том;
все кричали: "Не знаем ни князей, ни
бояр; знаем только царицу: ей мы дали
присягу и другой не дадим никому; она и
в черницах мать России". Печатник
советовался с вельможами, снова вышел к
гражданам и сказал, что царица, оставив
свет, уже не занимается делами царства
и что народ должен присягнуть боярам,
если не хочет видеть государственного
разрушения. Единогласным ответом было:
"И так да царствует брат ее!" Никто
не дерзнул ни противоречить, ни
безмолвствовать, все восклицали: "Да
здравствует отец наш, Борис Федорович!
Он будет преемником матери нашей
царицы!" Немедленно всем собором
пошли в монастырь Новодевичий, где
патриарх Иов, говоря именем отечества,
заклинал монахиню Александру
благословить ее брата на царство, ею
презренное из любви к жениху
бессмертному, Христу Спасителю, —
исполнить тем волю Божию и народную —
утишить колебание в душах и в
государстве — отереть слезы россиян,
бедных, сирых, беспомощных и снова
восставить державу сокрушенную, доколе
враги христианства еще не уведали о
вдовстве Мономахова престола. Все
проливали слезы — и сама царица-инокиня,
внимая первосвятителю красноречивому.
Иов обратился к Годунову; смиренно
предлагал ему корону, называл его
свышеизбранным для возобновления
царского корени в России, естественным
наследником трона после зятя и друга,
обязанного всеми успехами своего
владычества Борисовой мудрости".
Что же Борис? Он "клялся, что никогда,
рожденный верным подданным, не мечтал о
сане державном и никогда не дерзнет
взять скипетра, освященного рукою
усопшего царя-ангела, его отца и
благотворителя; говорил, что в России
много князей и бояр, коим он, уступая в
знатности, уступает и в личных
достоинствах; но из признательности к
любви народной обещается вместе с ними
радеть о государстве еще ревностнее
прежнего. На сию речь, заблаговременно
сочиненную, патриарх ответствовал
такою же, и весьма плодовитою,
исполненною движений витийства и
примеров исторических; обвинял
Годунова в излишней скромности, даже в
неповиновении воле Божией, которая
столь явна в общенародной воле;
доказывал, что Всевышний искони
готовил ему и роду его на веки веков
державу Владимирова потомства,
Федоровою смертию пресеченного,
напоминал о Давиде, царе Иудейском,
Феодосии Великом, Маркиане, Михаиле
Косноязычном, Василии Македонском,
Тиберии и других императорах
византийских, неисповедимыми судьбами
небесными возведенных на престол из
ничтожества; сравнивал их добродетели
с Борисовыми; убеждал, требовал и не мог
поколебать его твердости ни в сей день,
ни в следующие — ни пред лицом народа,
ни без свидетелей — ни молением, ни
угрозами духовными. Годунов решительно
отрекся от короны.
Но патриарх и бояре
еще не теряли надежды: ждали великого
собора, коему надлежало быть в Москве
через шесть недель по смерти Феодора;
то есть велели съехаться туда из всех
областных городов людям выборным:
духовенству, чиновникам воинским и
гражданским, купцам, мещанам. Годунов
хотел, чтобы не одна столица, но вся
Россия призвала его на трон, и взял меры
для успеха, всюду послав ревностных
слуг своих и клевретов: сей вид
единогласного свободного избрания
казался ему нужным — для успокоения ли
совести? Или для твердости и
безопасности его властвования?... * .
Борис жил в монастыре, а государством
правила дума, советуясь с патриархом в
делах, важных; но указы писала именем
царицы Александры и на ее же имя
получала донесения воевод земских.
Между тем оказывались неповиновение и
беспорядок: в Смоленске, в Пскове и в
иных городах воеводы не слушались ни
друг друга, ни предписаний думы. ...Носились
слухи о нападении хана крымского в
пределы России, и народ говорил в ужасе:
"Хан будет под Москвою, а мы без царя
и защитника!" Одним словом, все
благоприятствовало Годунову, ибо все
было им устроено!
* Как и в случае с
Иоанном Грозным, Карамзин (а вслед за
ним и большинство историков более
позднего времени) никак не желает
допустить мысли о благонамеренности
Годунова. И опять, так же, как в описании
царствования Грозного, Карамзин
вынужден из-за этого нежелания
мириться с вопиющей
непоследовательностью, нелогичностью
собственного описания правления царя
Бориса. То он утверждает, что "первые
два года сего царствования казались
лучшим временем России",
характеризуя Бориса как "ревностного
наблюдателя всех уставов церковных и
правил благочиния, трезвого,
воздержанного, трудолюбивого, врага
суетных забав и пример жизни
семейственной", то укоряет его за "злодейство".
Конечно, в натуре человеческой
встречаются порой сочетания качеств
самых противоречивых и разных, но,
думается, есть все основания считать
Годунова человеком вполне
благонамеренным, сыном своей эпохи, со
всеми присущими ей достоинствами и
недостатками. Настойчивые попытки
многих исследователей найти в
характере Бориса одну из причин
обрушившихся на Россию бед,
объясняются довольно просто: не умея
или не желая вникнуть в духовную
подоплеку событий — историки искали
"виноватого". Перенося на
пространство истории свой ежедневный
бытовой опыт, они стремились найти "того,
кто все испортил", ибо это давало
разуму, лишенному веры, иллюзию
обретенной истины. Возможно, эти мотивы
не всегда были осознанны и не у всех
одинаково сильны, но они просто
неизбежны для современного
рационалистического подхода к
познанию истории. В обширной цитате из
карамзинского труда мы оставили все
эти противоречия без изъятий, полагая,
что читатель сам составит себе мнение о
степени справедливости наших
рассуждений.
В пятницу, 17 февраля,
открылась в Кремле дума земская, или
государственный собор, где
присутствовало, кроме всего
знатнейшего духовенства, синклита,
двора, не менее пятисот чиновников и
людей выборных из всех областей, для
дела великого, небывалого со времен
Рюрика: для назначения венценосца
России, где дотоле властвовал
непрерывно, уставом наследия, род
князей варяжских и где государство
существовало государем; где все
законные права истекали из его
единственного самобытного права:
судить и рядить землю по закону совести.
Час опасный: кто избирает, тот дает
власть и, следственно, имеет оную: ни
уставы, ни примеры не ручались за
спокойствие народа в ее столь важном
действии; и сейм кремлевский мог
уподобиться варшавским: бурному морю
страстей, гибельных для устройства и
силы держав. Но долговременный навык
повиновения и хитрость Борисова
представили зрелище удивительное:
тишину, единомыслие, уветливость во
многолюдстве разнообразном, в смеси
чинов и званий. Казалось, что все желали
одного: как сироты, найти скорее отца —
и знали, в ком искать его. Граждане
смотрели на дворян, дворяне — на
вельмож, вельможи — на патриарха.
Известив собор, что Ирина не захотела
ни царствовать, ни благословить брата
на царство и что Годунов также не
принимает венца Мономахова, Иов сказал:
"Россия, тоскуя без царя, нетерпеливо
ждет его от мудрости собора. Вы,
святители, архимандриты, игумены, вы,
бояре, дворяне, люди приказные, дети
боярские и всех чинов люди
царствующего града Москвы и всей земли
Русской! Объявите нам мысль свою и
дайте совет, кому быть у нас государем.
Мы же, свидетели преставления царя и
великого князя Феодора Иоанновича,
думаем, что нам мимо Бориса Феодоровича
не должно искать другого самодержца".
Тогда все духовенство, бояре, воинство
и народ единогласно ответствовали: "Наш
совет и желание то же: немедленно бить
челом государю Борису Феодоровичу и
мимо его не искать другого властителя
для России".
Восстановив тишину,
вельможи в честь Годунова рассказали
духовенству, чиновникам и гражданам
следующие обстоятельства: "Государыня
Ирина Феодоровна и знаменитый брат ее с
самого первого детства возрастали в
палатах великого царя Иоанна
Васильевича и питались от стола его.
Когда же царь удостоил Ирину быть своею
невесткою, с того времени Борис
Феодорович жил при нем неотступно,
навыкая государственной мудрости.
Однажды, узнав о недуге сего юного
любимца, царь приехал к нему с нами и
сказал милостиво: "Борис! Страдаю за
тебя как за сына, за сына как за
невестку, за невестку как за самого
себя!" — поднял три перста десницы
своей и промолвил: "Се Феодор, Ирина и
Борис; ты не раб, а сын мой". В
последние часы жизни, всеми
оставленный для исповеди, Иоанн
удержал Бориса Феодоровича при одре
своем, говоря ему: "Для тебя обнажено
мое сердце. Тебе приказываю душу, сына,
дочь и все царство: блюди или дашь за
них ответ Богу". Помня сии
незабвенные слова, Борис Феодорович
хранил яко зеницу ока и юного царя, и
великое царство". Снова раздались
крики: "Да здравствует государь наш
Борис Феодорович!" И патриарх
воззвал к собору: "Глас народа есть
глас Божий: буди, что угодно Всевышнему!"
В следующий день,
февраля 18-го, в первый час утра, церковь
Успения наполнилась людьми: все,
преклонив колена, духовенство, синклит
и народ, усердно молили Бога, чтобы
правитель смягчился и принял венец;
молились еще два дни, и февраля 20-го Иов,
святители, вельможи объявили Годунову,
что он избран в цари уже не Москвою, а
всею Россиею. Но Годунов вторично
ответствовал, что высота и сияние
Феодорова трона ужасают его душу;
клялся снова, что и в сокровенности
сердца не представлялась ему мысль
столь дерзостная; видел слезы, слышал
убеждения самые трогательные и был
непреклонен; выслал искусителей,
духовенство с синклитом из монастыря и
не велел им возвращаться. Надлежало
искать действительнейшего средства:
размышляли — и нашли. Святители в общем
совете с боярами установили петь 21
февраля во всех церквах праздничный
молебен и с обрядами торжественными, с
святынею веры и отечества, в последний
раз испытать силу убеждений и плача над
сердцем Борисовым; а тайно, между собою,
Иов, архиепископы и епископы
условились в следующем: "Если
государь Борис Феодорович смилуется
над нами, то разрешим его клятву не быть
царем России; если не смилуется, то
отлучим его от Церкви; там же, в
монастыре, сложим с себя святительство,
кресты и панагии, оставим иконы
чудотворные, запретим службу и пение во
святых храмах; предадим народ отчаянию,
а царство — гибели, мятежам,
кровопролитию, — и виновник сего
неисповедимого зла да ответствует пред
Богом в день Суда страшного!"
В сию ночь не угасали
огни в Москве: все готовились к
великому действию — и на рассвете, при
звуке всех колоколов подвиглась
столица. Все храмы и домы отворились:
духовенство с пением вышло из Кремля;
народ в безмолвии теснился на площадях.
Патриарх и владыки несли иконы,
знаменитые славными воспоминаниями:
Владимирскую и Донскую, как святые
знамена Отечества; за клиром шел
синклит, двор, воинство, приказы, выборы
городов; за ними устремились и все
жители московские, граждане и чернь,
жены и дети, к Новодевичьему монастырю,
откуда, также с колокольным звоном,
вынесли образ Смоленской Богоматери
навстречу патриарху: за сим образом шел
и Годунов, как бы изумленный столь
необыкновенно торжественным церковным
ходом; пал ниц перед иконой
Владимирскою, обливался слезами и
воскликнул: "О Мать Божия! Что виною
Твоего подвига? Сохрани, сохрани меня
под сенью Твоего крова!" Обратился к
Иову с видом укоризны и сказал ему: "Пастырь
великий! Ты дашь ответ Богу!" Иов
ответствовал: "Сын возлюбленный! Не
снедай себя печалью, но верь провидению!
Сей подвиг совершила Богоматерь из
любви к тебе, да устыдишься!" Он вошел
в церковь святой обители с
духовенством и людьми знатнейшими;
другие стояли в ограде; народ — вне
монастыря, занимая все обширное
Девичье поле. Собором отпев литургию,
патриарх снова, и тщетно, убеждал
Бориса не отвергать короны; велел нести
иконы и кресты в келии царицы: там со
всеми святителями и вельможами
преклонил главу до земли... И в то самое
мгновение, по данному знаку, все
бесчисленное множество людей, в келиях,
в ограде, вне монастыря, упало на колени
с воплем неслыханным; все требовали
царя, отца, Бориса! Патриарх, рыдая,
заклинал царицу долго, неотступно,
именем святых икон, которые пред нею
стояли, — именем Христа Спасителя,
Церкви, России дать миллионам
православных государя благонадежного,
ее великого брата...
Наконец услышали
слово милости: глаза царицы, дотоле
нечувствительной, наполнились слезами.
Она сказала: "По изволению
Всесильного Бога и Пречистыя Девы
Марии возьмите у меня единородного
брата на царство, в утоление народного
плача. Да исполнится желание ваших
сердец, ко счастию России! Благословляю
избранного вами и преданного Отцу
Небесному, Богоматери, святым
угодникам московским и тебе, патриарху,
и вам, святители, и вам, бояре! Да
заступит мое место на престоле!" Все
упали к ногам царицы, которая, печально
взглянув на смиренного Бориса, дала ему
повеление властвовать над Россиею. Но
он еще изъявлял нехотение; страшился
тягостного бремени; возлагаемого на
слабые рамена его; просил избавления;
говорил сестре, что она из единого
милосердия не должна предавать его в
жертву трону; еще вновь клялся, что
никогда умом робким не дерзал
возноситься до сей высоты, ужасной для
смертного; свидетельствовался оком
всевидящим и самой Ириною, что желает
единственно жить при ней и смотреть на
ее лицо ангельское. Царица уже настояла
решительно. Тогда Борис как бы в
сокрушении духа воскликнул: "Буди же
Святая воля Твоя, Господи! Настави меня
на путь правый и не вниди в суд с рабом
Твоим! Повинуюсь тебе, исполняя желание
народа".
Святители, вельможи
упали к ногам его. Осенив животворящим
крестом Бориса и царицу, патриарх
спешил возвестить дворянам, приказным
и всем людям, что Господь даровал им
царя. Невозможно было изобразить общей
радости. Воздев руки на небо, славили
Бога: плакали, обнимали друг друга. От
келий царицыных до всех концов
Девичьего поля гремели клики: "Слава!
Слава!..." Окруженный вельможами,
теснимый, лобзаемый народом, Борис
вслед за духовенством пошел в храм
Новодевичьей обители, где патриарх Иов,
пред иконами Владимирской и Донской,
благословил его на государство
Московское и всея России; нарек царем и
возгласил ему первое многолетие...".
Итак — лишь угроза
тяжкой ответственности на Страшном
Суде Христовом заставила "властолюбца"
принять многократно отвергнутый венец.
Избрание нового монарха было совершено
в полном соответствии с законами
человеческими и, что важнее всего, —
запечатлено благословением церковным
как свидетельством богоугодности сего
избрания. Казалось бы, Россия успешно
миновала опасный период безвластия, и
может теперь под умелым правлением
Бориса безмятежно множить свое
материальное благосостояние и
преуспеяние религиозное, духовное. Но...
прошло лишь несколько лет, как грянула
страшная Смута.
КЛЯТВОПРЕСТУПЛЕНИЕ
В
1601 ГОДУ митрополит Ростовский Иона
объявил патриарху и царю, что в Чудовом
московском монастыре "недостойный
инок Григорий хочет быть сосудом
диавольским". И действительно,
молодой сын стрелецкого сотника Юрий
Отрепьев, принявший по пострижении имя
Григорий, вел себя на редкость странно.
Проявляя большие способности, — шутя,
Отрепьев усваивал то, что другим не
давалось, — он в то же время вольничал в
делах веры, вызывая этим подозрения в
ереси. Но главное, в моменты
откровенности он говаривал
монастырской братии, что со временем
непременно будет царем на Москве.
Годом позже, по
рассмотрении дела, Борис Годунов велел
дьяку Смирному-Васильеву отправить
Григория за ересь на Соловки или в
Белозерские пустыни — на покаяние.
Однако, при пособничестве другого
дьяка, свойственника Отрепьевых,
Евфимьева, Григорий вместо отправки на
далекий неласковый север бежал в Литву.
Чем только не пришлось ему там
заниматься: якшался с сектантами-анабаптистами,
разбойничал в казацкой шайке старшины
Герасима Евангелика, учился в
латинской школе в Гоще...
Заимев духовника-иезуита,
Отрепьев "открылся" ему в час
тяжкого "смертельного" недуга, что
он якобы есть Дмитрий, законный
наследник русского трона. В 1604 году
папский нунций Рангони представил его
в Кракове польскому королю Сигизмунду.
Тот признал Лжедмитрия сыном Иоанна,
обещал поддержку, но официально в его
защиту выступать не стал, разрешив,
однако, своим шляхтичам "в частном
порядке" помочь восстановлению "законного
наследника" на престоле русских
государей. Тогда же Лжедмитрий тайно
перешел в католичество и подписал
брачный контракт с Мариной Мнишек,
дочерью сандомирского воеводы широким
жестом подарив невесте Новгород и
Псков, а будущему тестю — княжества
Смоленское и Северское.
15 августа 1604 года,
собрав разношерстное войско из
нескольких тысяч польских
авантюристов, двух тысяч
малороссийских казаков-головорезов и
небольшого отряда донцов, Лжедмитрий
начал поход на Россию. Полгода погуляв
по западнорусским областям и выиграв
несколько стычек, 21 января 1605 года он
был наголову разбит
пятидесятитысячным русским войском
под Добрыничами, едва при этом спасшись
с несколькими ближайшими соратниками.
Казалось, конец неминуем, и
окончательная расправа с самозванцем
представлялась лишь делом времени,
когда 13 апреля в Москве внезапно
скончался царь Борис.
Все вдруг изменилось
как по волшебству. Уже 7 мая
победоносное московское войско в
полном составе перешло на сторону
Лжедмитрия. 1 июня законный наследник
престола, сын царя Бориса Феодор — "отроча
зело чюдно, благолепием цветуще, от
Бога преукрашен яко цвет дивный"
— вместе с матерью был убит в Москве
приверженцами самозванца. 20 июня
Лжедмитрий торжественно въехал в
Москву. Патриарх Иов, бесстрашно
обличавший преступника, был низложен, и
21-го числа новоиспеченный лжепатриарх,
архиепископ Рязанский грек Игнатий
совершил "таинство" "венчания
на царство" победившего самозванца.
Клятвопреступление
стало фактом. Народ, еще недавно столь
настойчиво звавший Бориса на царство,
присягавший ему как богоданному
государю, попрал обеты верности,
отринул законного наследника престола,
попустил его злодейское убийство и
воцарил над собой самозванца и
вероотступника, душой и телом
предавшегося давним врагам России.
Вот где таится
подлинная причина Смуты, как бы ни
казалось это странным отравленному
неверием и рационализмом современному
уму. Совершилось преступление против
закона Божиего, которое и повлекло
дальнейшие гибельные последствия
всеобщего разора и мятежа * . Хорошо
понимая, какими гибельными
последствиями может грозить подобное
отступничество земле Русской, патриарх
Иов с духовенством до последней
возможности стоял за царя законного.
При жизни Бориса он по всей России
разослал грамоты с повелением
совершать ежедневное молебствие об
успехах оружия царского и всенародно
проклинал самозванца. Когда Годунов
скоропостижно скончался, патриарх
благословил всех присягать на верность
сыну его, царевичу Феодору.
* В самом деле, ведь нам
не кажется странным, например, что
невозможно безнаказанно нарушить
законы физические, законы бытия
материального мира. Никому не придет в
голову, скажем, выходить из дома через
окно десятого этажа. Закон всемирного
тяготения своим естественным
действием накажет такого безумца. Но,
помимо мира материального, существует
и мир духовный, невидимый, законы
которого ничуть не менее определенны и
категоричны, чем те, что управляют
движением материи. Это и неудивительно,
ибо Творец и Основоположник законов —
и тех, и других — один и тот же,
Сказавший: "Аз есмь, и несть Бог разве
Мене..." Законы же, приданные Им
религиозно-нравственной области
человеческого бытия, предполагают
непременно обязательными веру и
верность, карая, как злостное и
непростительное нарушение, пагубное
своеволие и гордостное самовластие,
особенно в священной области русской
истории, являющейся местом действия
непостижимого человеческим разумом
Промышления Божия. Полностью
подтверждает это и наша недавняя
история. Разве не повторили мы в начале
XX столетия прегрешения наших предков?
Разве из пустой суетности и тщеславия,
в погоне за миражами материального
благополучия, в ослеплении гордыни мы
не отвергли богоучрежденный порядок
бытия земли Русской? Но от подобных
причин подобные же бывают и следствия.
Отсюда кровь гражданской войны, ужасы
террора и коллективизации, гнет "застоя"
и позор нынешней "демократии",
жаль только, что и после всего этого
мало кто видит настоящие причины
русской трагедии. Что тут сделаешь? —
"Имеющий уши да слышит..."
Когда же измена стала
явной, русский первосвятитель, не
убоявшись гнева самозванца, в храме, во
время богослужения велегласно обличал
обезумевших клятвопреступников. Не
имея возможности сладить с непокорным
старцем, Лжедмитрий велел низложить
его силой. Узнав об этом, Иов снял с себя
панагию, положил ее у чудотворной иконы
Владимирской Божией Матери и воззвал
молитвенно вслух всего народа: "Владычице
Богородице! Здесь возложена на меня
панагия святительская, с нею исправлял
я слово Сына Твоего и Бога нашего и
двенадцать лет хранил целость веры.
Ныне, ради грехов наших, как вижу,
бедствует царство, обман и ересь
торжествуют. Спаси и утверди
Православие молитвами к Сыну Твоему ....
ВЕЛИКОЕ
РАЗОРЕНИЕ
СМУТА МЕЖДУ ТЕМ продолжала углубляться.
Не процарствовав и года, самозванец был
свергнут народным восстанием и убит.
Новым, "боярским" царем стал
Василий Шуйский, возведенный на трон по
договору между знатнейшими родами
московской аристократии. Именно он
годом раньше возглавлял то самое
московское войско, которое разгромило
ватаги самозванца под Добрыничами.
После воцарения Лжедмитрия Василий
возглавил боярскую оппозицию новому
монарху, был уличен им в заговоре,
приговорен к смертной казни, но, видимо,
из боязни боярского мятежа — прощен,
выслан из Москвы и тут же возвращен
обратно.
Опирая свою власть на
тесный круг высшей московской знати,
Василий стал первым в русской истории
царем, который, вступая на престол,
клялся ограничить свое самодержавие
боярской думой. С точки зрения
политической это могло означать только
одно: государственная власть слабела,
теряла силу и авторитет. Ее священный
ореол, омраченный клятвопреступлением,
боярским произволом и
соглашательством с иноверцами, —
померк, и новый государь был вынужден
искать опоры трону уже не в религиозно-нравственной,
мистической области, но в балансе
интересов и сил представителей
сословной верхушки, раздираемой
вечными местническими противоречиями
и спорами.
Тем временем страна
гибла в мятежах и распрях. Прошло лишь
несколько месяцев после того, как
воцарился Шуйский, а Москва уже была
осаждена войсками приверженцев "законной
династии", требовавших низложить "самозваного
царя Василия". Их предводителем был
Иван Болотников — то ли беглый холоп,
то ли мелкопоместный тульский дворянин,
пришедший в Россию то ли из Венгрии, где
он воевал с турками, возглавляя
десятитысячный казацкий корпус, то ли
из Италии, куда попал, будучи галерным
рабом на турецком корабле, взятом
итальянцами в плен... .
Не успело
правительство принять меры против
этого мятежника, как на южных рубежах
появился Лжедмитрий II, пришедший в
Россию во главе отряда польских
авантюристов. К нему тут же примкнули
остатки войск Болотникова, казаки и
часть южно-русского дворянства. Через
год новый самозванец уже стоял под
стенами Москвы.
Борьба
правительственных войск под
предводительством молодого отважного
полководца Скопина-Шуйского против
второго самозванца, несмотря на свою
успешность, спровоцировала новый виток
Смуты. В поисках союзников московское
руководство обратилось за помощью к
Швеции, и отряд скандинавских
наемников принял участие в боях с
Лжедмитрием II . Но за его спиной стояла
польская шляхта, а сама Речь Посполитая
находилась в то время в состоянии войны
со Швецией. Это и было использовано
королем Сигизмундом III как повод для
открытой интервенции против России.
Участие иноземцев в
Смуте придало ей особую остроту. В
сентябре 1609 года двенадцатитысячное
польское войско при поддержке
десятитысячного казацкого корпуса
вторглось в Россию * . Интервенты
осадили Смоленск, героическая оборона
которого сковала их главные силы на
целых два года. Внезапная смерть
Скопина-Шуйского и предательство
шведского отряда, наемников в решающий
момент кампании 1610 года не позволила
русским отрядам освободить город.
Провинция практически вышла из-под
контроля центрального правительства в
Москве. Да и в самой столице было
неспокойно.
* Если иноверцы
преследовали при этом свои вековые
цели: ослабление России и уничтожение
Православия, — то казацкая вольница
шла в поход просто пограбить и погулять.
Единоверные православной Москве и
единокровные ее народу казаки не имели
никаких собственных целей. Война была
их ремеслом, их образом жизни,
независимо от того — воевали ли они с
турками, крымцами, поляками или
отрядами Шуйского. Формальным
основанием их участия в походе было,
конечно, стремление "восстановить
законную династию". Когда же стало
ясно, что у поляков иные цели, охладели
и их отношения с казацкой старшиной.
Дикий, вольный нрав казаков, их
приверженность Православию и высокие
боевые качества надолго запомнились в
Москве, став впоследствии основанием
для создания казацкой оборонительной
"прослойки" на неспокойных
окраинах Русской державы.
Дело кончилось тем,
что 17 июля Москва разразилась
очередным мятежом, в ходе которого
Василий Шуйский был свергнут с
престола, пострижен в монахи и выдан
полякам, которые заточили его в темницу,
где Шуйский и скончался два года спустя.
Договориться между собой о новом
государе бояре уже не смогли, овладеть
ситуацией в городе оказались
неспособны. Опасаясь нового мятежа, "семибоярщина"
пошла на заключение договору с
командующим польскими войсками
гетманом Жолкевским о признании
русским царем польского королевича
Владислава IV.
Но единожды вступив на
скользкий путь предательства,
остановиться невозможно, и 21 сентября
1610 года, опасаясь народного возмездия
за сговор с иноземцами и не умея его
предотвратить, бояре решились на
открытую измену. Тайно, ночью, "семибоярщина"
впустила в город оккупационный корпус
интервентов, состоявший из 3,5-тысячного
отряда польско-литовских солдат и 800
немецких ландскнехтов. В условиях
полного хаоса, административного и
военного развала этого оказалось
достаточным для того, чтобы с октября
реальная власть в русской столице
сосредоточилась в руках польского
коменданта Гонсевского.
Практически
одновременно с этими событиями в июле
1610 года началась и война Швеции против
России. Непримиримые соперники, поляки
и шведы проявили трогательное
единодушие в деле разграбления русских
земель, норовя отхватить у России кусок
пожирнее да побольше, пока страна
истекала кровью в хаосе смутного
безвременья.
Открытая шведская
интервенция началась пограничными
столкновениями с населением
Корельского уезда. Спустя месяц
командующий шведским войском
Делагарди предпринял неудачную осаду
Ивангорода, а в сентябре осадил Корелу.
Дело это, однако, оказалось гораздо
более сложным, чем можно было сперва
предположить. Героическая оборона
крепости продолжалась почти год, а
широкое партизанское движение создало
при этом серьезную угрозу безопасности
оккупантов.
Летом 1611 года шведские
войска начали наступление на Новгород,
на который его западные соседи
зарились уже не одно столетие. И здесь,
так же, как и в Москве, роковую роль
сыграла
измена боярской
верхушки, утерявшей сознание своего
национального и религиозного долга,
страшившейся лишь за политические и
сословные привилегии. 16 июля бояре
впустили интервентов в Новгород.
Показательно, как схоже развивались
события в русской столице и в северных
областях государства. Начав
политическую торговлю с иноземцами,
остановиться на полпути было уже никак
нельзя, поэтому договор, заключенный
между шведами и новгородскими боярами
о признании русским царем одного из
сыновей шведского короля Карла IX, стал
закономерным результатом
предательства русских национальных
интересов.
К весне следующего, 1612
года под властью шведов уже находились
Копорье, Ям, Ивангород, Орешек, Гдов,
Порхов, Старая Русса, Ладога, Тихвин.
Казалось, раздираемая усобицей Русь,
лишенная столицы, регулярного войска,
системы государственной власти,
последних выходов к европейским
торговым путям — доживает последние
дни...
ПОКАЯНИЕ
МЕЖДУ ТЕМ, по мере разрастания Смуты
появились и первые признаки духовного
прозрения, осознания ее причин,
раскаяния в совершившемся
клятвопреступлении. В первом
Лжедмитрии распознали вероотступника
и еретика, "окаянного
законопреступника и сатанина угодника",
задумавшего разрушить промыслительное
устроение земли Русской, оторвать Русь
от Бога, Которому она веками стремилась
служить без обмана и лести. Нечестивец
покусился на самое святое — "отпаде
от православной веры, яко и самому
образу Божию поругатися, и церкви Божия
олтари хотел разорити, и монастыри и
обителища иноческие раскопати".
Предательство
духовное закономерно завершилось и
изменой государственной: "умысли
окаянный сотворити и наполнити
Московское государство поганых
иноверцев Литвы, и жидов, и поляков, и
иных скверных, яко и русских людей в них
мало зрети". Чаша
терпения народного переполнилась, и
судьба самозванца была решена.
После его смерти был
сведен с кафедры и заключен в Чудовом
монастыре лжепатриарх Игнатий,
возведенный Лжедмитрием I на кафедру
без соборного избрания, с тем, чтобы
способствовать и потворствовать
католическим симпатиям нового владыки
России. Законным предстоятелем Русской
Церкви стал патриарх Гермоген, бывший
до того митрополитом Казанским,
известный твердостью в вере и духовным
разумением.
31 июня 1606 года при его
непосредственном участии было
совершено прославление нетленных
мощей убиенного царевича Димитрия, "дабы
утешить верующих и сомкнуть уста
неверным". Царствование прежней
династии пресеклось насильственно, и
акт прославления державного отрока
стал одновременно актом всенародного
покаяния в этом злодействе. Новый
государь, Василий Шуйский, нес раку с
мощами лично, на плечах — из-за города и
до собора Архангельского — "как бы
желая усердием и смирением очистить
себя", по словам летописца, от
прежних прегрешений * .
* Некогда Шуйский,
будучи послан в Углич для
расследования дела о смерти отрока,
поддержал версию о "случайном
самоубийстве" царевича.
Вслед за тем, желая
снять несправедливую опалу с памяти
последнего русского венценосца, он
велел пышно и великолепно перенести
тело царя Бориса, убиенного царевича
Феодора и его матери Марии в Сергиеву
лавру. "Но еще не довольно смирился
перед Богом царь Василий, — написал
позже церковный историк, — чтобы
погасить гнев Божий на Россию за
нечистоты сердечные, за
клятвопреступления и цареубийство.
Повсюду начались волнения: сначала
только потому, что Василий избран одною
Москвою; далее стали говорить, что...
Дмитрий спасся из Москвы во время
восстания народного; появились и новые
самозванцы".
Всем стало ясно, что
для укрощения Смуты необходимы меры не
только административные,
государственные, но прежде всего —
религиозно-нравственные, духовные.
Тогда царь и собор положили принести
всенародное покаяние. В связи с этим,
"для великого государева и земского
дела" патриарх Гермоген пригласил в
столицу своего славного
предшественника — святителя Иова. "Молим
со усердием святительство твое, —
писал он архиерею-исповеднику, — и
колена преклоняем: сподоби нас видети
боголепное лице твое и слышати
пресладкий глас твой... да сподобит
премилостивый Бог за молитвы святые
твои Российское государство жити в
мире и в покое и в тишине".
Казалось, к людям
вернулось понимание того, как должны
решаться вопросы и укрощаться
нестроения в Православном Царстве
Русском. Казалось, что понимание это
готово претвориться в деяния, которые
положат конец усобице на Руси. Казалось,
что народ прозрел и желает лишь одного
— искупить свой грех.
"Иов приехал и (20
февраля 1607 г.) явился в соборном храме
Успения, извне окруженном и внутри
наполненном несметным количеством
людей. Он стоял у патриаршего места в
виде простого инока, но возвышаемый в
глазах зрителей памятью его
знаменитости и страданий за истину,
смирением и святостию, отшельник,
вызванный почти из гроба примирить
Россию с небом. В глубокой тишине
общего безмолвия и внимания поднесли
Иову бумагу и велели патриаршему
архидиакону читать ее на амвоне. В сей
бумаге народ (и только один народ, а не
царь) молил Иова отпустить ему, именем
Божиим, все его грехи перед законом,
строптивость, ослепление, вероломство;
клялся впредь не нарушать присяги, быть
верным государю; требовал прощения
живым и мертвым, дабы успокоить души
клятвопреступников и в другом мире;
винил себя во всех бедствиях,
ниспосланных Богом на Россию, но не
винился в цареубийствах, приписывая
убиение Феодора и Марии одному
самозванцу; наконец молил Иова
благословить царя, бояр, христолюбивое
воинство и всех христиан, да
торжествует царь над мятежниками и да
насладится Россия счастием тишины.
Иов ответствовал
грамотой, заблаговременно, но
действительно им сочиненною, писанною
известным его слогом, умилительно и
красноречиво. Тот же архидиакон читал
ее народу. Изобразив в ней величие
России, созданное умом и счастием ее
монархов, Иов соболезновал о гибельных
следствиях Димитриева заклания...,
напомнил единодушное избрание
Годунова в цари и народное к нему
усердие, дивился ослеплению народа,
прельщенного бродягою, говорил: "Я
давал вам страшную на себя клятву в
удостоверение, что он самозванец; вы не
хотели мне верить, и сделалось то, чему
нет примера ни в священной, ни в
светской истории". Описав все измены,
бедствия отечества и Церкви, свое
изгнание, гнусное цареубийство, если не
совершенное, то по крайней мере
допущенное народом, воздав хвалу
Василию, "царю святому и праведному",
за великодушное избавление России от
стыда и гибели, Иов продолжал: "Вы
знаете, убит ли самозванец; знаете, что
не осталось на земле и мерзкого тела
его, а злодеи дерзают уверять вас, что
он живи есть истинный Димитрий! Велики
грехи наши пред Богом, "в сии лета
последняя", когда вымыслы нелепые,
когда сволочь гнусная, тати, разбойники,
беглые холопы могут столь ужасно
возмущать отечество!" Наконец,
исчислив все клятвопреступления, не
исключая и данной Лжедмитрию присяги,
Иов именем небесного милосердия, своим
и всего духовенства объявил народу
разрешение и прощение, в надежде, что он
не изменит снова царю законному, и
добродетель верности, плодом чистого
раскаяния, умилостивит Всевышнего, да
победят врагов и возвратят государству
мир с тишиною.
Действие было
неописанное. Народу казалось, что
тяжкие узы клятвы спали с него и что Сам
Всевышний устами праведника изрек
помилование России. Плакали,
радовались, и тем сильнее тронуты были
вестию, что Иов, едва успев доехать из
Москвы в Старицу, и преставился. Мысль,
что он, уже стоя на пороге вечности,
беседовал с Москвою, умиляла сердца.
Видели в нем мужа святого, который в
последние минуты жизни и в последних
молениях души своей ревностно
занимался судьбою горестного
отечества, умер, благословляя его и
возвестив ему умилостивление неба".
Сперва показалось, что
начали сбываться благие надежды, что
чаша гнева Господня источает свои
последние скорбные капли. Молодой,
отважный полководец Михаил Скопин-Шуйский
— доверенное лицо царя Василия и
любимец народа — рядом блестящих побед
укрепил Московское государство,
утопающее в пучине крамол. Но упованиям
этим осуществиться было не дано. В
расцвете сил, на 23-м году жизни, юный
военачальник внезапно скончался, и
Смута разбушевалась с новой силой.
17 июля 1610 года в Москве
мятежники свели с престола царя
Василия. Напрасно патриарх Гермоген с
жаром и твердостью защищал законного
государя, напрасно изъяснял народу, что
нет спасения там, где нет благословения
свыше, что измена царю есть
богоборчество, что новое
клятвопреступление не избавит, но лишь
глубже погрузит Россию в пучину
безначалия. Забылось в народе недавнее
соборное раскаяние, в боярах
проснулись всегдашние властные
междоусобные счеты — и Москва
оказалась во власти произвола и
зависти, властолюбия и тщеславия,
лицемерия и вражды.
Еще почти три года
страданий и мук понадобилось Руси,
чтобы вновь вернуться к мысли о том, что
лишь покаяние в совершенных
беззакониях и всеобщее, соборное
избрание нового монарха,
благословленное Церковью и принятое
всем народом, могут спасти положение.
Дважды за это время ходили русские
полки освобождать столицу. Первое (рязанское)
ополчение под предводительством
Прокопия Ляпунова оказалось
безуспешным, но на второй раз войско
князя Пожарского добилось своего —
Москву очистили от поляков. 27 октября
1612 года капитулировал последний
польский гарнизон в Кремле.
В числе других знатных
пленников тогда был освобожден и отрок
Михаил Романов-Юрьев, будущий
Самодержец Всероссийский, основатель и
первенец новой династии Русских
Православных Государей. Опасаясь
поляков (да и своих мятежников), он с
матерью, инокиней Марфой, тут же
покинул Москву, уехав в свою
костромскую вотчину.
В столице же тем
временем "бояре и воеводы писали во
все городы всяким людем, чтобы изо всех
городов всего Российского царствия
были к Москве митрополиты,
архиепископы, епископы, архимандриты,
игумены, и из дворян, детей боярских,
гостей, торговых, посадских и уездных
людей, выбрав лучших, крепких и
разумных — по скольку человек пригоже
— для Земского Совета и для
Государского обиранья прислали к
Москве ж". Собирался
Великий Собор, Совет Всея Земли,
который должен был решить, как жить
России дальше.
На этот раз духовный
разум и здравый смысл взяли верх.
Несмотря на первоначальные волнения и
несогласия, порешили "Литовского и
Шведского короля и их детей и иных
немецких вер и некоторых государств
иноязычных не Православной веры на
Московское государство не избирать",
а "быти на всех великих преславных
Российских государствах Государем
всей Руси Самодержцем, Михаилу
Феодоровичу Романову-Юрьеву... служить
и прямить ему во всем, против его всяких
недругов и изменников стояти крепко и
неподвижно, и биться до смерти". 21
февраля 1613 года Михаил Феодорович был
торжественно провозглашен Государем и
Великим Князем Всея Руси Самодержцем.
Благодарственное молебствие о здравии
Богом избранного Государя,
совершившееся во всех церквах с
колокольным звоном, и всенародная
присяга заключили это достопамятное
событие.
Дело было за малым. Сам
новоизбранный царь ничего еще не ведал
о своем державном достоинстве,
хоронясь в костромской глубинке.
Потому для испрошения его согласия
было отправлено особое посольство из
духовных и светских чинов, с
инструкциями и грамотами. Можно долго
рассказывать о том, как отказывался от
высокого избрания юный государь, как
упорно не давала сыну своего
материнского благословения старица
Марфа. Казалось, уговоры бессмысленны.
Тогда послы и народ
прибегли к последнему средству,
испытанному уже однажды при избрании
на царство Бориса Годунова. Они решили
поколебать благочестивые сердца
Михаила и Марфы напоминанием о великой
ответственности за все могущие
последовать для Отечества бедствия.
"То ли угодно вам, — вопросили они, —
чтобы наши недруги торжествовали,
попирали нашу православную веру, чтобы
православные христиане были в
расхищении и пленении? Все это: и
поругание веры, и осквернение церквей,
и гибель бесчисленного безгосударного
народа, и междоусобные брани, и
неповинную кровь взыщет Бог на вас в
день Страшного и праведного Своего
Суда...". Такое
увещевание возымело силу, и согласие на
царство было, наконец, получено. 1 июля
1613 года в Москве состоялось и Таинство
Венчания: Россия вновь обрела
законного и богоданного Государя.
Особенно ярко
понимание религиозного смысла
произошедшего проявляется в
заключительных словах соборной клятвы,
данной народом на Совете Всея Земли.
Преступление против государства и
государя признается в ней равно
преступлением церковным, религиозным,
направленным против промыслительного
устроения земли Русской и достойного
самых тяжких духовных кар. "Если же
кто не похощет послушати сего
соборного уложения, — говорит клятва,
— которое Бог благословил, и станет
иное говорить, таковой, будь он
священного чину, от бояр ли, воинов или
простых людей — по священным правилам
Святых Апостолов и Седьми Вселенских
Соборов... да будет извержен из чину
своего и от Церкви Божией отлучен, и
лишен приобщения Святых Христовых Тайн,
как раскольник Церкви Божией и всего
православного христианства мятежник...
и да не будет на нем благословения
отныне и до века, ибо, нарушив соборное
уложение, сам попал под проклятие".
Не под этими ли
клятвами ходим мы и до сей поры, люди
русские? Ужели водовороты страшной
смуты XX века не заставят нас оглянуться
на века минувшие, дабы усвоить их уроки?
Дай нам Бог силы и разума, веру и жажду
истины и праведности, которые не раз
помогали уже предкам нашим выходить из
самых затруднительных положений!...
|
